Akirill.com

The Brothers Karamazov, by Fyodor Dostoyevsky Bilingual Book Russian/English Page 8

Это не дословный перевод, а книга на двух языках, вышедшие бок о бок. Вы можете прочитать его на русском, английском или на обоих языках.

This is not a word-by-word translation but the books in the two languages put side by side. You can read it in Russian, in English or both.

Help us, buy us a cup of coffee
Aidez-nous en nous offrant une tasse de café

Братья Карамазовы. Роман Федора Достоевского

Братья Карамазовы. Роман Федора ДостоевскогоThe Brothers Karamazov, by Fyodor Dostoyevsky
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Part 2
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯBook IV. 
< < <> > >
Глава IChapter I
– Вижу, блаженнейший отче.“I do, blessed Father.”
– По-твоему вяз, а по-моему иная картина.“You think it’s an elm, but for me it has another shape.”
– Какая же? – помолчал в тщетном ожидании монашек.“What sort of shape?” inquired the monk, after a pause of vain expectation.
– Бывает в нощи. Видишь сии два сука? В нощи же и се Христос руце ко мне простирает и руками теми ищет меня, явно вижу и трепещу. Страшно, о страшно!“It happens at night. You see those two branches? In the night it is Christ holding out His arms to me and seeking me with those arms, I see it clearly and tremble. It’s terrible, terrible!”
– Что же страшного, коли сам бы Христос?“What is there terrible if it’s Christ Himself?”
– А захватит и вознесет.“Why, He’ll snatch me up and carry me away.”
– Живого-то?“Alive?”
– А в духе и славе Илии, не слыхал, что ли? обымет и унесет…“In the spirit and glory of Elijah, haven’t you heard? He will take me in His arms and bear me away.”
Хотя обдорский монашек после сего разговора воротился в указанную ему келийку, у одного из братий, даже в довольно сильном недоумении, но сердце его несомненно все же лежало больше к отцу Ферапонту, чем к отцу Зосиме. Монашек обдорский был прежде всего за пост, а такому великому постнику как отец Ферапонт не дивно было и “чудная видети”. Слова его конечно были как бы и нелепые, но ведь господь знает, что в них заключалось-то в этих словах, а у всех Христа ради юродивых и не такие еще бывают слова и поступки. Защемленному же чортову хвосту он не только в иносказательном, но и в прямом смысле душевно и с удовольствием готов был поверить. Кроме сего, он и прежде, еще до прихода в монастырь, был в большом предубеждении против старчества, которое знал доселе лишь по рассказам и принимал его вслед за многими другими решительно за вредное новшество. Ободняв уже в монастыре, успел отметить и тайный ропот некоторых легкомысленных и несогласных на старчество братий. Был он к тому же по натуре своей инок шныряющий и проворный, с превеликим ко всему любопытством. Вот почему великое известие о новом “чуде”, совершенном старцем Зосимою, повергло его в чрезвычайное недоумение. Алеша припомнил потом, как в числе теснившихся к старцу и около кельи его иноков мелькала много раз пред ним шныряющая везде по всем кучкам фигурка любопытного обдорского гостя, ко всему прислушивающегося и всех вопрошающего. Но тогда он мало обратил внимания на него и только потом все припомнил… Да и не до того ему было: старец Зосима, почувствовавший вновь усталость и улегшийся опять в постель, вдруг заводя уже очи, вспомнил о нем и потребовал его к себе. Алеша немедленно прибежал. Около старца находились тогда всего лишь отец Паисий, отец иеромонах Иосиф, да Порфирий послушник. Старец, раскрыв утомленные очи и пристально глянув на Алешу, вдруг спросил его:Though the monk returned to the cell he was sharing with one of the brothers, in considerable perplexity of mind, he still cherished at heart a greater reverence for Father Ferapont than for Father Zossima. He was strongly in favor of fasting, and it was not strange that one who kept so rigid a fast as Father Ferapont should “see marvels.” His words seemed certainly queer, but God only could tell what was hidden in those words, and were not worse words and acts commonly seen in those who have sacrificed their intellects for the glory of God? The pinching of the devil’s tail he was ready and eager to believe, and not only in the figurative sense. Besides he had, before visiting the monastery, a strong prejudice against the institution of “elders,” which he only knew of by hearsay and believed to be a pernicious innovation. Before he had been long at the monastery, he had detected the secret murmurings of some shallow brothers who disliked the institution. He was, besides, a meddlesome, inquisitive man, who poked his nose into everything. This was why the news of the fresh “miracle” performed by Father Zossima reduced him to extreme perplexity. Alyosha remembered afterwards how their inquisitive guest from Obdorsk had been continually flitting to and fro from one group to another, listening and asking questions among the monks that were crowding within and without the elder’s cell. But he did not pay much attention to him at the time, and only recollected it afterwards.
He had no thought to spare for it indeed, for when Father Zossima, feeling tired again, had gone back to bed, he thought of Alyosha as he was closing his eyes, and sent for him. Alyosha ran at once. There was no one else in the cell but Father Païssy, Father Iosif, and the novice Porfiry. The elder, opening his weary eyes and looking intently at Alyosha, asked him suddenly:
– Ждут ли тебя твои, сынок?“Are your people expecting you, my son?”
Алеша замялся.Alyosha hesitated.
– Не имеют ли нужды в тебе? Обещал ли кому вчера на сегодня быти?“Haven’t they need of you? Didn’t you promise some one yesterday to see them to‐day?”
– Обещался… отцу… братьям… другим тоже…
Akirill.com
“I did promise—to my father—my brothers—others too.”
– Видишь. Непременно иди. Не печалься. Знай, что не умру без того, чтобы не сказать при тебе последнее мое на земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь пока иди к тем, кому обещал.“You see, you must go. Don’t grieve. Be sure I shall not die without your being by to hear my last word. To you I will say that word, my son, it will be my last gift to you. To you, dear son, because you love me. But now go to keep your promise.”
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и, главное, как бы ему Алеше завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как раз отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.Alyosha immediately obeyed, though it was hard to go. But the promise that he should hear his last word on earth, that it should be the last gift to him, Alyosha, sent a thrill of rapture through his soul. He made haste that he might finish what he had to do in the town and return quickly. Father Païssy, too, uttered some words of exhortation which moved and surprised him greatly. He spoke as they left the cell together.
– Помни, юный, неустанно (так прямо и безо всякого предисловия начал отец Паисий), что мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала, в последний век особенно, все, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у ученых мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего. Но разбирали они по частям, а целое просмотрели и даже удивления достойно до какой слепоты. Тогда как целое стоит пред их же глазами незыблемо как и прежде, и врата адовы не одолеют его. Разве не жило оно девятнадцать веков, разве и не живет и теперь в движениях единичных душ и в движениях народных масс? Даже в движениях душ тех же самых, все разрушивших атеистов живет оно как прежде незыблемо! Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своем сами того же самого Христова облика суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни жар сердца их не в силах были создать иного высшего образа человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом. А что было попыток, то выходили одни лишь уродливости. Запомни сие особенно, юный, ибо в мир назначаешься отходящим старцем твоим. Может, вспоминая сей день великий, не забудешь и слов моих, ради сердечного тебе напутствия данных, ибо млад еси, а соблазны в мире тяжелые и не твоим силам вынести их. Ну теперь ступай, сирота.“Remember, young man, unceasingly,” Father Païssy began, without preface, “that the science of this world, which has become a great power, has, especially in the last century, analyzed everything divine handed down to us in the holy books. After this cruel analysis the learned of this world have nothing left of all that was sacred of old. But they have only analyzed the parts and overlooked the whole, and indeed their blindness is marvelous. Yet the whole still stands steadfast before their eyes, and the gates of hell shall not prevail against it. Has it not lasted nineteen centuries, is it not still a living, a moving power in the individual soul and in the masses of people? It is still as strong and living even in the souls of atheists, who have destroyed everything! For even those who have renounced Christianity and attack it, in their inmost being still follow the Christian ideal, for hitherto neither their subtlety nor the ardor of their hearts has been able to create a higher ideal of man and of virtue than the ideal given by Christ of old. When it has been attempted, the result has been only grotesque. Remember this especially, young man, since you are being sent into the world by your departing elder. Maybe, remembering this great day, you will not forget my words, uttered from the heart for your guidance, seeing you are young, and the temptations of the world are great and beyond your strength to endure. Well, now go, my orphan.”
С этим словом отец Паисий благословил его. Выходя из монастыря и обдумывая все эти внезапные слова, Алеша вдруг понял, что в этом строгом и суровом доселе к нему монахе он встречает теперь нового неожиданного друга и горячо любящего его нового руководителя, – точно как бы старец Зосима завещал ему его умирая. “А может быть так оно и впрямь между ними произошло”, подумал вдруг Алеша. Неожиданное же и ученое рассуждение его, которое он сейчас выслушал, именно это, а не другое какое-нибудь, свидетельствовало лишь о горячности сердца отца Паисия: он уже спешил как можно скорее вооружить юный ум для борьбы с соблазнами и огородить юную душу, ему завещанную, оградой, какой крепче и сам не мог представить себе.With these words Father Païssy blessed him. As Alyosha left the monastery and thought them over, he suddenly realized that he had met a new and unexpected friend, a warmly loving teacher, in this austere monk who had hitherto treated him sternly. It was as though Father Zossima had bequeathed him to him at his death, and “perhaps that’s just what had passed between them,” Alyosha thought suddenly. The philosophic reflections he had just heard so unexpectedly testified to the warmth of Father Païssy’s heart. He was in haste to arm the boy’s mind for conflict with temptation and to guard the young soul left in his charge with the strongest defense he could imagine.
II. У ОТЦА.Chapter II. At His Father’s
Прежде всего Алеша пошел к отцу. Подходя он вспомнил, что отец очень настаивал накануне, чтоб он как-нибудь вошел потихоньку от брата Ивана. “Почему ж? – подумалось вдруг теперь Алеше. – Если отец хочет что-нибудь мне сказать одному, потихоньку, то зачем же мне входить потихоньку? Верно он вчера в волнении хотел что-то другое сказать, да не успел”, решил он. Тем не менее очень был рад, когда отворившая ему калитку Марфа Игнатьевна (Григорий, оказалось, расхворался и лежал во флигеле) сообщила ему на его вопрос, что Иван Федорович уже два часа как вышел-с.First of all, Alyosha went to his father. On the way he remembered that his father had insisted the day before that he should come without his brother Ivan seeing him. “Why so?” Alyosha wondered suddenly. “Even if my father has something to say to me alone, why should I go in unseen? Most likely in his excitement yesterday he meant to say something different,” he decided. Yet he was very glad when Marfa Ignatyevna, who opened the garden gate to him (Grigory, it appeared, was ill in bed in the lodge), told him in answer to his question that Ivan Fyodorovitch had gone out two hours ago.
– А батюшка?“And my father?”
– Встал, кофе кушает, – как-то сухо ответила Марфа Игнатьевна.“He is up, taking his coffee,” Marfa answered somewhat dryly.
Алеша вошел. Старик сидел один за столом, в туфлях и в старом пальтишке, и просматривал для развлечения, без большого однако внимания, какие-то счеты. Он был совсем один во всем доме (Смердяков тоже ушел за провизией к обеду). Но нe счеты его занимали. Хоть он и встал поутру рано с постели и бодрился, а вид все-таки имел усталый и слабый. Лоб его, на котором за ночь разрослись огромные багровые подтеки, обвязан был красным платком. Нос тоже за ночь сильно припух, и на нем тоже образовалось несколько хоть и незначительных подтеков пятнами, но решительно придававших всему лицу какой-то особенно злобный и раздраженный вид. Старик знал про это сам и недружелюбно поглядел на входившего Алешу.Alyosha went in. The old man was sitting alone at the table wearing slippers and a little old overcoat. He was amusing himself by looking through some accounts, rather inattentively however. He was quite alone in the house, for Smerdyakov too had gone out marketing. Though he had got up early and was trying to put a bold face on it, he looked tired and weak. His forehead, upon which huge purple bruises had come out during the night, was bandaged with a red handkerchief; his nose too had swollen terribly in the night, and some smaller bruises covered it in patches, giving his whole face a peculiarly spiteful and irritable look. The old man was aware of this, and turned a hostile glance on Alyosha as he came in.
– Кофе холодный, – крикнул он резко, – не потчую. Я, брат. сам сегодня на одной постной ухе сижу и никого не приглашаю. Зачем пожаловал?“The coffee is cold,” he cried harshly; “I won’t offer you any. I’ve ordered nothing but a Lenten fish soup to‐day, and I don’t invite any one to share it. Why have you come?”
Akirill.com
– Узнать о вашем здоровье, – проговорил Алеша.“To find out how you are,” said Alyosha.
– Да. И кроме того я тебе вчера сам велел придти. Вздор все это. Напрасно изволил потревожиться. Я так впрочем и знал, что ты тотчас притащишься…“Yes. Besides, I told you to come yesterday. It’s all of no consequence. You need not have troubled. But I knew you’d come poking in directly.”
Он проговорил это с самым неприязненным чувством. Тем временем встал с места и озабоченно посмотрел в зеркало (может быть в сороковой раз с утра) на свой нос. Начал тоже прилаживать покрасивее на лбу свой красный платок.He said this with almost hostile feeling. At the same time he got up and looked anxiously in the looking‐glass (perhaps for the fortieth time that morning) at his nose. He began, too, binding his red handkerchief more becomingly on his forehead.
– Красный-то лучше, а в белом на больницу похоже, – сентенциозно заметил он. – Ну что там у тебя? Что твой старец?“Red’s better. It’s just like the hospital in a white one,” he observed sententiously. “Well, how are things over there? How is your elder?”
– Ему очень худо, он может быть сегодня умрет, – ответил Алеша, но отец даже и не расслышал, да и вопрос свой тотчас забыл.“He is very bad; he may die to‐day,” answered Alyosha. But his father had not listened, and had forgotten his own question at once.
– Иван ушел, – сказал он вдруг. – Он у Митьки изо всех сил невесту его отбивает, для того здесь и живет, – прибавил он злобно и, скривив рот, посмотрел на Алешу.“Ivan’s gone out,” he said suddenly. “He is doing his utmost to carry off Mitya’s betrothed. That’s what he is staying here for,” he added maliciously, and, twisting his mouth, looked at Alyosha.
– Неужто ж он вам сам так сказал? – спросил Алеша.“Surely he did not tell you so?” asked Alyosha.
– Да и давно еще сказал. Как ты думаешь: недели с три как сказал. Не зарезать же меня тайком и он приехал сюда? Для чего-нибудь да приехал же?“Yes, he did, long ago. Would you believe it, he told me three weeks ago? You don’t suppose he too came to murder me, do you? He must have had some object in coming.”
– Что вы! Чего вы это так говорите? – смутился ужасно Алеша.“What do you mean? Why do you say such things?” said Alyosha, troubled.
– Денег он не просит, правда, а все же от меня ни шиша не получит. Я, милейший Алексей Федорович, как можно дольше на свете намерен прожить, было бы вам это известно, а потому мне каждая копейка нужна, и чем дольше буду жить, тем она будет нужнее, – продолжал он, похаживая по комнате из угла в угол, держа руки по карманам своего широкого, засаленного, из желтой летней коломянки, пальто. – Теперь я пока все-таки мужчина, пятьдесят пять всего, но я хочу и еще лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведь состареюсь – поган стану, не пойдут они ко мне тогда доброю волей, ну вот тут-то денежки мне и понадобятся. Так вот я теперь и подкапливаю все побольше, да побольше для одного себя-с, милый сын мой Алексей Федорович, было бы вам известно, потому что я в скверне моей до конца хочу прожить, было бы вам это известно. В скверне-то слаще: все ее ругают, а все в ней живут, только все тайком, а я открыто. Вот за простодушие то это мое на меня все сквернавцы и накинулись. А в рай твой, Алексей Федорович, я не хочу, это было бы тебе известно, да порядочному человеку оно даже в рай-то твой и неприлично, если даже там и есть он. По-моему, заснул и не проснулся, и нет ничего, поминайте меня, коли хотите, а не хотите, так и чорт вас дери. Вот моя философия. Вчера Иван здесь хорошо говорил, хоть и были мы все пьяны. Иван хвастун, да и никакой у него такой учености нет… да и особенного образования тоже нет никакого, молчит да усмехается на тебя молча, – вот на чем только и выезжает.“He doesn’t ask for money, it’s true, but yet he won’t get a farthing from me. I intend living as long as possible, you may as well know, my dear Alexey Fyodorovitch, and so I need every farthing, and the longer I live, the more I shall need it,” he continued, pacing from one corner of the room to the other, keeping his hands in the pockets of his loose greasy overcoat made of yellow cotton material. “I can still pass for a man at five and fifty, but I want to pass for one for another twenty years. As I get older, you know, I shan’t be a pretty object. The wenches won’t come to me of their own accord, so I shall want my money. So I am saving up more and more, simply for myself, my dear son Alexey Fyodorovitch. You may as well know. For I mean to go on in my sins to the end, let me tell you. For sin is sweet; all abuse it, but all men live in it, only others do it on the sly, and I openly. And so all the other sinners fall upon me for being so simple. And your paradise, Alexey Fyodorovitch, is not to my taste, let me tell you that; and it’s not the proper place for a gentleman, your paradise, even if it exists. I believe that I fall asleep and don’t wake up again, and that’s all. You can pray for my soul if you like. And if you don’t want to, don’t, damn you! That’s my philosophy. Ivan talked well here yesterday, though we were all drunk. Ivan is a conceited coxcomb, but he has no particular learning … nor education either. He sits silent and smiles at one without speaking—that’s what pulls him through.”
Алеша его слушал и молчал.Alyosha listened to him in silence.
– Зачем он не говорит со мной? А и говорит, так ломается; подлец твой Иван! А на Грушке сейчас женюсь, только захочу. Потому что с деньгами стоит только захотеть-с, Алексей Федорович, все и будет. Вот Иван-то этого самого и боится и сторожит меня, чтоб я не женился, а для того наталкивает Митьку, чтобы тот на Грушке женился: таким образом хочет и меня от Грушки уберечь (будто бы я ему денег оставлю, если на Грушке не женюсь!), а с другой стороны, если Митька на Грушке женится, так Иван его невесту богатую себе возьмет вот у него расчет какой! Подлец твой Иван!“Why won’t he talk to me? If he does speak, he gives himself airs. Your Ivan is a scoundrel! And I’ll marry Grushenka in a minute if I want to. For if you’ve money, Alexey Fyodorovitch, you have only to want a thing and you can have it. That’s what Ivan is afraid of, he is on the watch to prevent me getting married and that’s why he is egging on Mitya to marry Grushenka himself. He hopes to keep me from Grushenka by that (as though I should leave him my money if I don’t marry her!). Besides if Mitya marries Grushenka, Ivan will carry off his rich betrothed, that’s what he’s reckoning on! He is a scoundrel, your Ivan!”
– Как вы раздражительны. Это вы со вчерашнего; пошли бы вы да легли, – сказал Алеша.“How cross you are! It’s because of yesterday; you had better lie down,” said Alyosha.
– Вот ты говоришь это, – вдруг заметил старик, точно это ему в первый раз только в голову вошло, – говоришь, а я на тебя не сержусь, а на Ивана, если б он мне это самое сказал, я бы рассердился. С тобой только одним бывали у меня добренькие минутки, а то я ведь злой человек.“There! you say that,” the old man observed suddenly, as though it had struck him for the first time, “and I am not angry with you. But if Ivan said it, I should be angry with him. It is only with you I have good moments, else you know I am an ill‐natured man.”
– Не злой вы человек, а исковерканный, – улыбнулся Алеша.“You are not ill‐natured, but distorted,” said Alyosha with a smile.
– Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться придти и совсем убить – все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.“Listen. I meant this morning to get that ruffian Mitya locked up and I don’t know now what I shall decide about it. Of course in these fashionable days fathers and mothers are looked upon as a prejudice, but even now the law does not allow you to drag your old father about by the hair, to kick him in the face in his own house, and brag of murdering him outright—all in the presence of witnesses. If I liked, I could crush him and could have him locked up at once for what he did yesterday.”
– Так вы не хотите жаловаться, нет?“Then you don’t mean to take proceedings?”
– Иван отговорил. Я бы наплевал на Ивана, да я сам одну штуку знаю…“Ivan has dissuaded me. I shouldn’t care about Ivan, but there’s another thing.”
И, нагнувшись к Алеше, он продолжал конфиденциальным полушепотом.And bending down to Alyosha, he went on in a confidential half‐whisper.
– Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил, так пожалуй бросит его, да ко мне придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены – только чтобы насупротив делать. Я ее насквозь знаю! А что, коньячку не выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо это, брат, для вкуса.“If I send the ruffian to prison, she’ll hear of it and run to see him at once. But if she hears that he has beaten me, a weak old man, within an inch of my life, she may give him up and come to me…. For that’s her way, everything by contraries. I know her through and through! Won’t you have a drop of brandy? Take some cold coffee and I’ll pour a quarter of a glass of brandy into it, it’s delicious, my boy.”
– Нет, не надо, благодарю. Вот этот хлебец возьму с собой, коли дадите, – сказал Алеша и, взяв трехкопеечную французскую булку, положил ее в карман подрясника. – А коньяку и вам бы не пить, – опасливо посоветовал он, вглядываясь в лицо старика.“No, thank you. I’ll take that roll with me if I may,” said Alyosha, and taking a halfpenny French roll he put it in the pocket of his cassock. “And you’d better not have brandy, either,” he suggested apprehensively, looking into the old man’s face.
– Правда твоя, раздражает, а спокою не дает. А ведь только одну рюмочку… Я ведь из шкапика…“You are quite right, it irritates my nerves instead of soothing them. Only one little glass. I’ll get it out of the cupboard.”
Он отворил ключом “шкапик”, налил рюмочку, выпил, потом шкапик запер и ключ опять в карман положил.He unlocked the cupboard, poured out a glass, drank it, then locked the cupboard and put the key back in his pocket.
– И довольно, с рюмки не околею.“That’s enough. One glass won’t kill me.”
– Вот вы теперь и добрее стали, – улыбнулся Алеша.“You see you are in a better humor now,” said Alyosha, smiling.
– Гм! Я тебя и без коньяку люблю, а с подлецами и я подлец. Ванька не едет в Чермашню – почему? Шпионить ему надо: много ль я Грушеньке дам, коли она придет. Все подлецы! Да я Ивана не признаю совсем. Не знаю я его совсем. Откуда такой появился? Не наша совсем душа. И точно я ему что оставлю? Да я и завещания-то не оставлю, было бы это вам известно. А Митьку я раздавлю как таракана. Я черных тараканов ночью туфлей давлю: так и щелкнет, как наступишь. Щелкнет и Митька твой. Твой Митька, потому что ты его любишь. Вот ты его любишь, а я не боюсь, что ты его любишь. А кабы Иван его любил, я бы за себя боялся того, что он его любит. Но Иван никого не любит. Иван не наш человек, эти люди, как Иван, это, брат, не наши люди, это пыль поднявшаяся… Подует ветер, и пыль пройдет… Вчера было глупость мне в голову пришла, когда я тебе на сегодня велел приходить: хотел было я через тебя узнать насчет Митьки-то, если б ему тысячку, ну другую, я бы теперь отсчитал, согласился ли бы он, нищий и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять, да без Грушки и уже от нее совсем отказаться, а?“Um! I love you even without the brandy, but with scoundrels I am a scoundrel. Ivan is not going to Tchermashnya—why is that? He wants to spy how much I give Grushenka if she comes. They are all scoundrels! But I don’t recognize Ivan, I don’t know him at all. Where does he come from? He is not one of us in soul. As though I’d leave him anything! I shan’t leave a will at all, you may as well know. And I’ll crush Mitya like a beetle. I squash black‐beetles at night with my slipper; they squelch when you tread on them. And your Mitya will squelch too. Your Mitya, for you love him. Yes, you love him and I am not afraid of your loving him. But if Ivan loved him I should be afraid for myself at his loving him. But Ivan loves nobody. Ivan is not one of us. People like Ivan are not our sort, my boy. They are like a cloud of dust. When the wind blows, the dust will be gone…. I had a silly idea in my head when I told you to come to‐day; I wanted to find out from you about Mitya. If I were to hand him over a thousand or maybe two now, would the beggarly wretch agree to take himself off altogether for five years or, better still, thirty‐five, and without Grushenka, and give her up once for all, eh?”
– Я… я спрошу его… – пробормотал Алеша. – Если бы все три тысячи, так может быть он…“I—I’ll ask him,” muttered Alyosha. “If you would give him three thousand, perhaps he—”
– Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничевошеньки, мне денежки мои нужны самому, – замахал рукою старик. – Я его и без того как таракана придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?“That’s nonsense! You needn’t ask him now, no need! I’ve changed my mind. It was a nonsensical idea of mine. I won’t give him anything, not a penny, I want my money myself,” cried the old man, waving his hand. “I’ll crush him like a beetle without it. Don’t say anything to him or else he will begin hoping. There’s nothing for you to do here, you needn’t stay. Is that betrothed of his, Katerina Ivanovna, whom he has kept so carefully hidden from me all this time, going to marry him or not? You went to see her yesterday, I believe?”
– Она его ни за что не хочет оставить.“Nothing will induce her to abandon him.”
– Вот таких-то эти нежные барышни и любят, кутил да подлецов! Дрянь, я тебе скажу, эти барышни бледные; то ли дело… Ну! кабы мне его молодость, да тогдашнее мое лицо (потому что я лучше его был собой в двадцать восемь-то лет), так я бы точно так же как и он побеждал. Каналья он! А Грушеньку все-таки не получит-с, не получит-с… В грязь обращу! Он снова рассвирепел с последних слов.“There you see how dearly these fine young ladies love a rake and a scoundrel. They are poor creatures I tell you, those pale young ladies, very different from—Ah, if I had his youth and the looks I had then (for I was better‐looking than he at eight and twenty) I’d have been a conquering hero just as he is. He is a low cad! But he shan’t have Grushenka, anyway, he shan’t! I’ll crush him!” His anger had returned with the last words.
– Ступай и ты, нечего тебе у меня делать сегодня, – резко отрезал он.“You can go. There’s nothing for you to do here to‐day,” he snapped harshly.
Akirill.com
Алеша подошел проститься и поцеловал его в плечо.Alyosha went up to say good‐by to him, and kissed him on the shoulder.
– Ты чего это? – удивился немного старик. – Еще увидимся ведь. – Аль думаешь не увидимся?“What’s that for?” The old man was a little surprised. “We shall see each other again, or do you think we shan’t?”
– Совсем нет, я только так, нечаянно.“Not at all, I didn’t mean anything.”
– Да ничего и я, и я только так… – глядел на него старик. – Слышь ты, слышь. – крикнул он ему вслед, – приходи когда-нибудь поскорей, и на уху, уху сварю, особенную, не сегодняшнюю, непременно приходи! Да завтра, слышь, завтра приходи!“Nor did I, I did not mean anything,” said the old man, looking at him. “Listen, listen,” he shouted after him, “make haste and come again and I’ll have a fish soup for you, a fine one, not like to‐day. Be sure to come! Come to‐morrow, do you hear, to‐morrow!”
И только что Алеша вышел за дверь, подошел опять к шкапику и хлопнул еще полрюмочки.And as soon as Alyosha had gone out of the door, he went to the cupboard again and poured out another half‐glass.
– Больше не буду! – пробормотал он крякнув, опять запер шкапик, опять положил ключ в карман, затем пошел в спальню, в бессилии прилег на постель и в один миг заснул.“I won’t have more!” he muttered, clearing his throat, and again he locked the cupboard and put the key in his pocket. Then he went into his bedroom, lay down on the bed, exhausted, and in one minute he was asleep.
III. СВЯЗАЛСЯ СО ШКОЛЬНИКАМ.Chapter III. A Meeting With The Schoolboys
“Слава богу, что он меня про Грушеньку не спросил”, подумал в свою очередь Алеша, выходя от отца и направляясь в дом г-жи Хохлаковой, “а то бы пришлось пожалуй про вчерашнюю встречу с Грушенькой рассказать”. Алеша больно почувствовал, что за ночь бойцы собрались с новыми силами, а сердце их с наступившим днем опять окаменело: “Отец раздражен и зол, он выдумал что-то и стал на том; а что Дмитрий? Тот тоже за ночь укрепился, тоже надо быть раздражен и зол, и тоже что-нибудь конечно надумал… О, непременно надо сегодня его успеть разыскать во что бы ни стал…”“Thank goodness he did not ask me about Grushenka,” thought Alyosha, as he left his father’s house and turned towards Madame Hohlakov’s, “or I might have to tell him of my meeting with Grushenka yesterday.”
Alyosha felt painfully that since yesterday both combatants had renewed their energies, and that their hearts had grown hard again. “Father is spiteful and angry, he’s made some plan and will stick to it. And what of Dmitri? He too will be harder than yesterday, he too must be spiteful and angry, and he too, no doubt, has made some plan. Oh, I must succeed in finding him to‐day, whatever happens.”
Но Алеше не удалось долго думать: с ним вдруг случилось дорогой одно происшествие, на вид хоть и не очень важное, но сильно его поразившее. Как только он прошел площадь и свернул в переулок, чтобы выйти в Михайловскую улицу, параллельную Большой, но отделявшуюся от нее лишь канавкой (весь город наш пронизан канавками), он увидел внизу пред мостиком маленькую кучку школьников, все малолетних деток, от девяти до двенадцати лет не больше. Они расходились по домам из класса со своими ранчиками за плечами, другие с кожаными мешечками на ремнях через плечо, одни в курточках, другие в пальтишках, а иные и в высоких сапогах со складками на голенищах, в каких особенно любят щеголять маленькие детки, которых балуют зажиточные отцы. Вся группа оживленно о чем-то толковала, повидимому совещалась. Алеша никогда не мог безучастно проходить мимо ребяток, в Москве тоже это бывало с ним, и хоть он больше всего любил трехлетних детей или около того, но и школьники лет десяти, одиннадцати ему очень нравились. А потому как ни озабочен он был теперь, но ему вдруг захотелось свернуть к ним и вступить в разговор. Подходя он вглядывался в их румяные, оживленные личики и вдруг увидал, что у всех мальчиков было в руках по камню, у других так по два. За канавкой же, примерно шагах в тридцати от группы, стоял у забора и еще мальчик, тоже школьник, тоже с мешочком на боку, по росту лет десяти не больше или даже меньше того, – бледненький, болезненный и со сверкавшими черными глазками. Он внимательно и пытливо наблюдал группу шести школьников, очевидно его же товарищей, с ним же вышедших сейчас из школы, но с которыми он видимо был во вражде. Алеша подошел и, обратясь к одному курчавому, белокурому, румяному мальчику в черной курточке, заметил, оглядев его:But Alyosha had not long to meditate. An incident occurred on the road, which, though apparently of little consequence, made a great impression on him. Just after he had crossed the square and turned the corner coming out into Mihailovsky Street, which is divided by a small ditch from the High Street (our whole town is intersected by ditches), he saw a group of schoolboys between the ages of nine and twelve, at the bridge. They were going home from school, some with their bags on their shoulders, others with leather satchels slung across them, some in short jackets, others in little overcoats. Some even had those high boots with creases round the ankles, such as little boys spoilt by rich fathers love to wear. The whole group was talking eagerly about something, apparently holding a council. Alyosha had never from his Moscow days been able to pass children without taking notice of them, and although he was particularly fond of children of three or thereabout, he liked schoolboys of ten and eleven too. And so, anxious as he was to‐day, he wanted at once to turn aside to talk to them. He looked into their excited rosy faces, and noticed at once that all the boys had stones in their hands. Behind the ditch some thirty paces away, there was another schoolboy standing by a fence. He too had a satchel at his side. He was about ten years old, pale, delicate‐looking and with sparkling black eyes. He kept an attentive and anxious watch on the other six, obviously his schoolfellows with whom he had just come out of school, but with whom he had evidently had a feud. Alyosha went up and, addressing a fair, curly‐headed, rosy boy in a black jacket, observed:
– Когда я носил вот такой как у вас мешочек, так у нас носили на левом боку, чтобы правою рукой тотчас достать; а у вас ваш мешок на правом боку, вам неловко доставать.“When I used to wear a satchel like yours, I always used to carry it on my left side, so as to have my right hand free, but you’ve got yours on your right side. So it will be awkward for you to get at it.”
Алеша безо всякой предумышленной хитрости начал прямо с этого делового замечания, а между тем взрослому и нельзя начинать иначе, если надо войти прямо в доверенность ребенка и особенно целой группы детей. Надо именно начинать серьезно и деловито и так, чтобы было совсем на равной ноге; Алеша понимал это инстинктом.Alyosha had no art or premeditation in beginning with this practical remark. But it is the only way for a grown‐up person to get at once into confidential relations with a child, or still more with a group of children. One must begin in a serious, businesslike way so as to be on a perfectly equal footing. Alyosha understood it by instinct.
– Да он левша, – ответил тотчас же другой мальчик, молодцоватый и здоровый, лет одиннадцати. Все остальные пять мальчиков уперлись глазами в Алешу.“But he is left‐handed,” another, a fine healthy‐looking boy of eleven, answered promptly. All the others stared at Alyosha.
– Он и камни левшой бросает, – заметил третий мальчик. В это мгновение в группу как раз влетел камень, задел слегка мальчика-левшу, но пролетел мимо, хотя пущен был ловко и энергически. Пустил же его мальчик за канавкой.“He even throws stones with his left hand,” observed a third.
At that instant a stone flew into the group, but only just grazed the left‐handed boy, though it was well and vigorously thrown by the boy standing the other side of the ditch.
– Лупи его, сажай в него, Смуров! – закричали все. Но Смуров (левша) и без того не заставил ждать себя и тотчас отплатил: он бросил камнем в мальчика за канавкой, но неудачно: камень ударился о землю. Мальчик за канавкой тотчас же пустил еще в группу камень, на этот раз прямо в Алешу и довольно больно ударил его в плечо. У мальчишки за канавкой весь карман был полон заготовленными камнями. Это видно было за тридцать шагов по отдувшимся карманам его пальтишка.“Give it him, hit him back, Smurov,” they all shouted. But Smurov, the left‐handed boy, needed no telling, and at once revenged himself; he threw a stone, but it missed the boy and hit the ground. The boy the other side of the ditch, the pocket of whose coat was visibly bulging with stones, flung another stone at the group; this time it flew straight at Alyosha and hit him painfully on the shoulder.
– Это он в вас, в вас, он нарочно в вас метил. Ведь вы Карамазов, Карамазов? – закричали хохоча мальчики. – Ну, все разом в него, пали!“He aimed it at you, he meant it for you. You are Karamazov, Karamazov!” the boys shouted, laughing. “Come, all throw at him at once!”
И шесть камней разом вылетели из группы. Один угодил мальчику в голову и тот упал, но мигом вскочил и с остервенением начал отвечать в группу камнями. С обеих сторон началась непрерывная перестрелка, у многих в группе тоже оказались в кармане заготовленные камни.and six stones flew at the boy. One struck the boy on the head and he fell down, but at once leapt up and began ferociously returning their fire. Both sides threw stones incessantly. Many of the group had their pockets full too.
– Что вы это! Не стыдно ли, господа! Шестеро на одного, да вы убьете его! – закричал Алеша.“What are you about! Aren’t you ashamed? Six against one! Why, you’ll kill him,” cried Alyosha.
Он выскочил и стал навстречу летящим камням, чтобы загородить собою мальчика за канавкой. Трое или четверо на минутку унялись.He ran forward and met the flying stones to screen the solitary boy. Three or four ceased throwing for a minute.
– Он сам первый начал! – закричал мальчик в красной рубашке раздраженным детским голоском, – он подлец, он давеча в классе Красоткина перочинным ножиком пырнул, кровь потекла. Красоткин только фискалить не хотел, а этого надо избить…“He began first!” cried a boy in a red shirt in an angry childish voice. “He is a beast, he stabbed Krassotkin in class the other day with a penknife. It bled. Krassotkin wouldn’t tell tales, but he must be thrashed.”
– Да за что? Вы верно сами его дразните?“But what for? I suppose you tease him.”
– А вот он опять вам камень в спину прислал. Он вас знает. – закричали дети. – Это он в вас теперь кидает, а не в нас. Ну все, опять в него, не промахивайся, Смуров!“There, he sent a stone in your back again, he knows you,” cried the children. “It’s you he is throwing at now, not us. Come, all of you, at him again, don’t miss, Smurov!”
И опять началась перестрелка, на этот раз очень злая. Мальчику за канавкой ударило камнем в грудь; он вскрикнул, заплакал и побежал вверх в гору, на Михайловскую улицу. В группе загалдели: “Ага, струсил, бежал, мочалка!”and again a fire of stones, and a very vicious one, began. The boy the other side of the ditch was hit in the chest; he screamed, began to cry and ran away uphill towards Mihailovsky Street. They all shouted: “Aha, he is funking, he is running away. Wisp of tow!”
– Вы еще не знаете, Карамазов, какой он подлый, его убить мало, – повторил мальчик в курточке, с горящими глазенками, старше всех повидимому.“You don’t know what a beast he is, Karamazov, killing is too good for him,” said the boy in the jacket, with flashing eyes. He seemed to be the eldest.
– А какой он? – спросил Алеша. – Фискал, что ли? Мальчики переглянулись как будто с усмешкой.“What’s wrong with him?” asked Alyosha, “is he a tell‐tale or what?”
The boys looked at one another as though derisively.
– Вы туда же идете в Михайловскую? – продолжал тот же мальчик. – Так вот догоните-ка его… Вон видите, он остановился опять, ждет и на вас глядит.“Are you going that way, to Mihailovsky?” the same boy went on. “Catch him up…. You see he’s stopped again, he is waiting and looking at you.”
– На вас глядит, на вас глядит! – подхватили мальчики.“He is looking at you,” the other boys chimed in.
– Так вот и спросите его, любит ли он банную мочалку, растрепанную. Слышите, так и спросите.“You ask him, does he like a disheveled wisp of tow. Do you hear, ask him that!”
Раздался общий хохот. Алеша смотрел на них, а они на него.There was a general burst of laughter. Alyosha looked at them, and they at him.
– Не ходите, он вас зашибет, – закричал предупредительно Смуров.“Don’t go near him, he’ll hurt you,” cried Smurov in a warning voice.
– Господа, я его спрашивать о мочалке не буду, потому что вы верно его этим как-нибудь дразните, но я узнаю от него, за что вы его так ненавидите…“I shan’t ask him about the wisp of tow, for I expect you tease him with that question somehow. But I’ll find out from him why you hate him so.”
– Узнайте-ка, узнайте-ка, – засмеялись мальчики. Алеша перешел мостик и пошел в горку мимо забора прямо к опальному мальчику.“Find out then, find out,” cried the boys, laughing.
Alyosha crossed the bridge and walked uphill by the fence, straight towards the boy.
– Смотрите, – кричали ему вслед предупредительно, – он вас не побоится, он вдруг пырнет, исподтишка… как Красоткина…“You’d better look out,” the boys called after him; “he won’t be afraid of you. He will stab you in a minute, on the sly, as he did Krassotkin.”
Мальчик ждал его, не двигаясь с места. Подойдя совсем, Алеша увидел пред собою ребенка не более девяти лет от роду, из слабых и малорослых, с бледненьким, худеньким продолговатым личиком, с большими, темными и злобно смотревшими на него глазами. Одет он был в довольно ветхий старенький пальтишко, из которого уродливо вырос. Голые руки торчали из рукавов. На правом коленке панталон была большая заплатка, а на правом сапоге, на носке, где большой палец, большая дырка, видно, что сильно замазанная чернилами. В оба отдувшиеся кармашка его пальто были набраны камни, Алеша остановился пред ним в двух шагах, вопросительно смотря на него. Мальчик, догадавшись тотчас по глазам Алеши, что тот его бить не хочет, тоже спустил куражу и сам даже заговорил.The boy waited for him without budging. Coming up to him, Alyosha saw facing him a child of about nine years old. He was an undersized weakly boy with a thin pale face, with large dark eyes that gazed at him vindictively. He was dressed in a rather shabby old overcoat, which he had monstrously outgrown. His bare arms stuck out beyond his sleeves. There was a large patch on the right knee of his trousers, and in his right boot just at the toe there was a big hole in the leather, carefully blackened with ink. Both the pockets of his great‐coat were weighed down with stones. Alyosha stopped two steps in front of him, looking inquiringly at him. The boy, seeing at once from Alyosha’s eyes that he wouldn’t beat him, became less defiant, and addressed him first.
– Я один, а их шесть… Я их всех перебью один, – сказал он вдруг, сверкнув глазами.“I am alone, and there are six of them. I’ll beat them all, alone!” he said suddenly, with flashing eyes.
– Вас один камень должно быть очень больно ударил, – заметил Алеша.“I think one of the stones must have hurt you badly,” observed Alyosha.
– А я Смурову в голову попал! – вскрикнул мальчик.“But I hit Smurov on the head!” cried the boy.
– Они мне там сказали, что вы меня знаете и за что-то в меня камнем бросили? – спросил Алеша. Мальчик мрачно посмотрел на него.“They told me that you know me, and that you threw a stone at me on purpose,” said Alyosha. The boy looked darkly at him.
– Я вас не знаю. Разве вы меня знаете? – допрашивал Алеша.“I don’t know you. Do you know me?” Alyosha continued.
– Не приставайте! – вдруг раздражительно вскрикнул мальчик, сам однако ж не двигаясь с места, как бы все чего-то выжидая и опять злобно засверкав глазенками.“Let me alone!” the boy cried irritably; but he did not move, as though he were expecting something, and again there was a vindictive light in his eyes.
– Хорошо, я пойду, – сказал Алеша, – только я вас не знаю и не дразню. Они мне сказали, как вас дразнят, но я вас не хочу дразнить, прощайте!“Very well, I am going,” said Alyosha; “only I don’t know you and I don’t tease you. They told me how they tease you, but I don’t want to tease you. Good‐by!”
– Монах в гарнитуровых штанах! – крикнул мальчик, все тем же злобным и вызывающим взглядом следя за Алешей, да кстати и став в позу, рассчитывая, что Алеша непременно бросится на него теперь, но Алеша повернулся, поглядел на него и пошел прочь. Но не успел он сделать и трех шагов, как в спину его больно ударился пущенный мальчиком самый большой булыжник, который только был у него в кармане.“Monk in silk trousers!” cried the boy, following Alyosha with the same vindictive and defiant expression, and he threw himself into an attitude of defense, feeling sure that now Alyosha would fall upon him; but Alyosha turned, looked at him, and walked away. He had not gone three steps before the biggest stone the boy had in his pocket hit him a painful blow in the back.
– Так вы сзади? Они правду стало быть говорят про вас, что вы нападаете исподтишка? – обернулся опять Алеша, но на этот раз мальчишка с остервенением опять пустил в Алешу камнем и уже прямо в лицо, но Алеша успел заслониться вовремя, и камень ударил его в локоть.“So you’ll hit a man from behind! They tell the truth, then, when they say that you attack on the sly,” said Alyosha, turning round again. This time the boy threw a stone savagely right into Alyosha’s face; but Alyosha just had time to guard himself, and the stone struck him on the elbow.
– Как вам не стыдно! Что я вам сделал? – вскричал он. Мальчик молча и задорно ждал лишь одного, что вот теперь Алеша уж несомненно на него бросится; видя же, что тот даже и теперь не бросается, совершенно озлился как зверенок: он сорвался с места и кинулся сам на Алешу, и не успел тот шевельнуться, как злой мальчишка, нагнув голову и схватив обеими руками его левую руку, больно укусил ему средний ее палец. Он впился в него зубами и секунд десять не выпускал его. Алеша закричал от боли, дергая изо всей силы палец. Мальчик выпустил его наконец и отскочил на прежнюю дистанцию. Палец был больно прокушен, у самого ногтя, глубоко, до кости; полилась кровь. Алеша вынул платок и крепко обернул в него раненую руку. Обертывал он почти целую минуту. Мальчишка все это время стоял и ждал. Наконец Алеша поднял на него свой тихий взор.“Aren’t you ashamed? What have I done to you?” he cried.
The boy waited in silent defiance, certain that now Alyosha would attack him. Seeing that even now he would not, his rage was like a little wild beast’s; he flew at Alyosha himself, and before Alyosha had time to move, the spiteful child had seized his left hand with both of his and bit his middle finger. He fixed his teeth in it and it was ten seconds before he let go. Alyosha cried out with pain and pulled his finger away with all his might. The child let go at last and retreated to his former distance. Alyosha’s finger had been badly bitten to the bone, close to the nail; it began to bleed. Alyosha took out his handkerchief and bound it tightly round his injured hand. He was a full minute bandaging it. The boy stood waiting all the time. At last Alyosha raised his gentle eyes and looked at him.
– Ну хорошо, – сказал он, – видите, как вы меня больно укусили, ну и довольно ведь, так ли? Теперь скажите, что я вам сделал?“Very well,” he said, “you see how badly you’ve bitten me. That’s enough, isn’t it? Now tell me, what have I done to you?”
Мальчик посмотрел с удивлением.The boy stared in amazement.
– Я хоть вас совсем не знаю и в первый раз вижу, – все так же спокойно продолжал Алеша, – но не может быть, чтоб я вам ничего не сделал, – не стали бы вы меня мучить даром. Так что же я сделал и чем я виноват пред вами, скажите?“Though I don’t know you and it’s the first time I’ve seen you,” Alyosha went on with the same serenity, “yet I must have done something to you—you wouldn’t have hurt me like this for nothing. So what have I done? How have I wronged you, tell me?”
Вместо ответа мальчик вдруг громко заплакал, в голос, и вдруг побежал от Алеши. Алеша пошел тихо вслед за ним на Михайловскую улицу и долго еще видел он, как бежал вдали мальчик, не умаляя шагу, не оглядываясь и верно все так же в голос плача. Он положил непременно, как только найдется время, разыскать его и разъяснить эту чрезвычайно поразившую его загадку. Теперь же ему было некогда.Instead of answering, the boy broke into a loud tearful wail and ran away. Alyosha walked slowly after him towards Mihailovsky Street, and for a long time he saw the child running in the distance as fast as ever, not turning his head, and no doubt still keeping up his tearful wail. He made up his mind to find him out as soon as he had time, and to solve this mystery. Just now he had not the time.
IV. У ХОХЛАКОВЫХ.Chapter IV. At The Hohlakovs’
Скоро подошел он к дому г-жи Хохлаковой, к дому каменному, собственному, двухэтажному, красивому, из лучших домов в нашем городке. Хотя г-жа Хохлакова проживала большею частию в другой губернии, где имела поместье, или в Москве, где имела собственный дом, но и в нашем городке у нее был свой дом, доставшийся от отцов и дедов. Да и поместье ее, которое имела она в нашем уезде, было самое большое изо всех трех ее поместий, а между тем приезжала она доселе в нашу губернию весьма редко. Она выбежала к Алеше еще в прихожую.Alyosha soon reached Madame Hohlakov’s house, a handsome stone house of two stories, one of the finest in our town. Though Madame Hohlakov spent most of her time in another province where she had an estate, or in Moscow, where she had a house of her own, yet she had a house in our town too, inherited from her forefathers. The estate in our district was the largest of her three estates, yet she had been very little in our province before this time. She ran out to Alyosha in the hall.
– Получили, получили письмо о новом чуде? – быстро, нервно заговорила она.“Did you get my letter about the new miracle?” She spoke rapidly and nervously.
– Да, получил.“Yes.”
– Распространили, показали всем? Он матери сына возвратил!“Did you show it to every one? He restored the son to his mother!”
– Он сегодня умрет, – сказал Алеша.“He is dying to‐day,” said Alyosha.
– Слышала, знаю, о как я желаю с вами говорить! С вами или с кем-нибудь обо всем этом. Нет, с вами, с вами! И как жаль, что мне никак нельзя его видеть! Весь город возбужден, все в ожидании. Но теперь… знаете ли, что у нас теперь сидит Катерина Ивановна?“I have heard, I know, oh, how I long to talk to you, to you or some one, about all this. No, to you, to you! And how sorry I am I can’t see him! The whole town is in excitement, they are all suspense. But now—do you know Katerina Ivanovna is here now?”
– Ах, это счастливо! – воскликнул Алеша. – Вот я с ней и увижусь у вас, она вчера велела мне непременно придти к ней сегодня.“Ah, that’s lucky,” cried Alyosha. “Then I shall see her here. She told me yesterday to be sure to come and see her to‐day.”
– Я все знаю, все знаю. Я слышала все до подробности а том, что было у ней вчера… и обо всех этих ужасах с этою… тварью. C’est tragique, и я бы на ее месте, – я не знаю, что б я сделала на ее месте! Но и брат-то ваш, Дмитрий-то Федорович ваш, каков – о боже! Алексей Федорович, я сбиваюсь, представьте: там теперь сидит ваш брат, то-есть не тот, не ужасный вчерашний, а другой, Иван Федорович, сидит и с ней говорит: разговор у них торжественный… И если бы вы только поверили, что между ними теперь, происходит, – то это ужасно, это, я вам скажу, надрыв, это ужасная сказка, которой поверить ни за что нельзя: оба губят себя неизвестно для чего, сами знают про это и сами наслаждаются этим. Я вас ждала! Я вас жаждала! Я, главное, этого вынести не могу. Я сейчас вам все расскажу, но теперь другое и уже самое главное, – ах, ведь я даже и забыла, что это самое главное: скажите, почему с Lise истерика? только что она услыхала, что вы подходите, и с ней тотчас же началась истерика!“I know, I know all. I’ve heard exactly what happened yesterday—and the atrocious behavior of that—creature. C’est tragique, and if I’d been in her place I don’t know what I should have done. And your brother Dmitri Fyodorovitch, what do you think of him?—my goodness! Alexey Fyodorovitch, I am forgetting, only fancy; your brother is in there with her, not that dreadful brother who was so shocking yesterday, but the other, Ivan Fyodorovitch, he is sitting with her talking; they are having a serious conversation. If you could only imagine what’s passing between them now—it’s awful, I tell you it’s lacerating, it’s like some incredible tale of horror. They are ruining their lives for no reason any one can see. They both recognize it and revel in it. I’ve been watching for you! I’ve been thirsting for you! It’s too much for me, that’s the worst of it. I’ll tell you all about it presently, but now I must speak of something else, the most important thing—I had quite forgotten what’s most important. Tell me, why has Lise been in hysterics? As soon as she heard you were here, she began to be hysterical!”
– Maman, это с вами теперь истерика, а не со мной, – прощебетал вдруг в щелочку голосок Lise из боковой комнаты, Щелочка была самая маленькая, а голосок надрывчатый, точь в-точь такой, когда ужасно хочется засмеяться, но изо всех сил перемогаешь смех. Алеша тотчас же заметил эту щелочку, и наверно Lise со своих кресел на него из нее выглядывала, но этого уж он разглядеть не мог.“Maman, it’s you who are hysterical now, not I,” Lise’s voice caroled through a tiny crack of the door at the side. Her voice sounded as though she wanted to laugh, but was doing her utmost to control it. Alyosha at once noticed the crack, and no doubt Lise was peeping through it, but that he could not see.
– Не мудрено, Lise, не мудрено… от твоих же капризов и со мной истерика будет, а впрочем она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь была так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе. Он говорит, что ничего не может понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что ничего не может понять. Как только вы подошли к дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…“And no wonder, Lise, no wonder … your caprices will make me hysterical too. But she is so ill, Alexey Fyodorovitch, she has been so ill all night, feverish and moaning! I could hardly wait for the morning and for Herzenstube to come. He says that he can make nothing of it, that we must wait. Herzenstube always comes and says that he can make nothing of it. As soon as you approached the house, she screamed, fell into hysterics, and insisted on being wheeled back into this room here.”
– Мама, я совсем не знала, что он подходит, я вовсе не от него в эту комнату захотела переехать.“Mamma, I didn’t know he had come. It wasn’t on his account I wanted to be wheeled into this room.”
– Это уж неправда, Lise, тебе Юлия прибежала сказать, что Алексей Федорович идет, она у тебя на сторожах стояла.“That’s not true, Lise, Yulia ran to tell you that Alexey Fyodorovitch was coming. She was on the look‐out for you.”
– Милый голубчик мама, это ужасно неостроумно с вашей стороны. А если хотите поправиться и сказать сейчас что-нибудь очень умное, то скажите, милая мама, милостивому государю вошедшему Алексею Федоровичу, что он уже тем одним доказал, что не обладает остроумием, что решился придти к нам сегодня после вчерашнего и несмотря на то, что над ним все смеются.“My darling mamma, it’s not at all clever of you. But if you want to make up for it and say something very clever, dear mamma, you’d better tell our honored visitor, Alexey Fyodorovitch, that he has shown his want of wit by venturing to us after what happened yesterday and although every one is laughing at him.”
– Lise, ты слишком много себе позволяешь, и уверяю тебя, что я наконец прибегну к мерам строгости. Кто ж над ним смеется, я так рада, что он пришел, он мне нужен, совсем необходим. Ох, Алексей Федорович, я чрезвычайно несчастна!“Lise, you go too far. I declare I shall have to be severe. Who laughs at him? I am so glad he has come, I need him, I can’t do without him. Oh, Alexey Fyodorovitch, I am exceedingly unhappy!”
– Да что ж такое с вами, мама-голубчик?“But what’s the matter with you, mamma, darling?”
– Ах, эти твои капризы, Lise, непостоянство, твоя болезнь, эта ужасная ночь в жару, этот ужасный и вечный Герценштубе, главное вечный, вечный и вечный! И наконец все, все… И наконец даже это чудо! О, как поразило, как потрясло меня это чудо, милый Алексей Федорович! И там эта трагедия теперь в гостиной, которую я не могу перенести, не могу, я вам заранее объявляю, что не могу. Комедия может быть, а не трагедия. Скажите, старец Зосима еще проживет до завтра, проживет? О боже мой! что со мной делается, я поминутно закрываю глаза и вижу, что все вздор, все вздор.“Ah, your caprices, Lise, your fidgetiness, your illness, that awful night of fever, that awful everlasting Herzenstube, everlasting, everlasting, that’s the worst of it! Everything, in fact, everything…. Even that miracle, too! Oh, how it has upset me, how it has shattered me, that miracle, dear Alexey Fyodorovitch! And that tragedy in the drawing‐room, it’s more than I can bear, I warn you. I can’t bear it. A comedy, perhaps, not a tragedy. Tell me, will Father Zossima live till to‐morrow, will he? Oh, my God! What is happening to me? Every minute I close my eyes and see that it’s all nonsense, all nonsense.”
– Я бы очень вас попросил, – перебил вдруг Алеша, – дать мне какую-нибудь чистую тряпочку, чтобы завязать палец. Я очень поранил его, и он у меня мучительно теперь болит.“I should be very grateful,” Alyosha interrupted suddenly, “if you could give me a clean rag to bind up my finger with. I have hurt it, and it’s very painful.”
Алеша развернул свой укушенный палец. Платок был густо замаран кровью. Г-жа Хохлакова вскрикнула и зажмурила глаза.Alyosha unbound his bitten finger. The handkerchief was soaked with blood. Madame Hohlakov screamed and shut her eyes.
– Боже, какая рана, это ужасно! Но Lise как только увидела в щелку палец Алеши, тотчас со всего размаха отворила дверь.“Good heavens, what a wound, how awful!” But as soon as Lise saw Alyosha’s finger through the crack, she flung the door wide open.
– Войдите, войдите ко мне сюда, – настойчиво и повелительно закричала она, – теперь уж без глупостей! О господи, что ж вы стояли и молчали такое время? Он мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды! Надо рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку. Да скорее же, – нервно закончила она. Она была в совершенном испуге; рана Алеши страшно поразила ее.“Come, come here,” she cried, imperiously. “No nonsense now! Good heavens, why did you stand there saying nothing about it all this time? He might have bled to death, mamma! How did you do it? Water, water! You must wash it first of all, simply hold it in cold water to stop the pain, and keep it there, keep it there…. Make haste, mamma, some water in a slop‐basin. But do make haste,” she finished nervously. She was quite frightened at the sight of Alyosha’s wound.
– Не послать ли за Герценштубе? – воскликнула было г-жа Хохлакова.“Shouldn’t we send for Herzenstube?” cried Madame Hohlakov.
– Мама, вы меня убьете. Ваш Герценштубе приедет и скажет, что не может понять! Воды, воды! Мама, ради бога сходите сами, поторопите Юлию, которая где-то там завязла и никогда не может скоро придти! Да скорее же, мама, иначе я умру…“Mamma, you’ll be the death of me. Your Herzenstube will come and say that he can make nothing of it! Water, water! Mamma, for goodness’ sake go yourself and hurry Yulia, she is such a slowcoach and never can come quickly! Make haste, mamma, or I shall die.”
– Да это ж пустяки! – воскликнул Алеша, испугавшись их испуга.“Why, it’s nothing much,” cried Alyosha, frightened at this alarm.
Юлия прибежала с водой. Алеша опустил в воду палец.Yulia ran in with water and Alyosha put his finger in it.
– Мама, ради бога, принесите корпию; корпию и этой едкой мутной воды для порезов, ну как ее зовут! У нас есть, есть, есть… Мама, вы сами знаете, где стклянка, в спальне вашей в шкапике направо, там большая стклянка и корпия…“Some lint, mamma, for mercy’s sake, bring some lint and that muddy caustic lotion for wounds, what’s it called? We’ve got some. You know where the bottle is, mamma; it’s in your bedroom in the right‐hand cupboard, there’s a big bottle of it there with the lint.”
– Сейчас принесу все, Lise, только не кричи и не беспокойся. Видишь, как твердо Алексей Федорович переносит свое несчастие. И где это вы так ужасно могли поранить себя, Алексей Федорович?“I’ll bring everything in a minute, Lise, only don’t scream and don’t fuss. You see how bravely Alexey Fyodorovitch bears it. Where did you get such a dreadful wound, Alexey Fyodorovitch?”
Г-жа Хохлакова поспешно вышла. Lise того только и ждала.Madame Hohlakov hastened away. This was all Lise was waiting for.
– Прежде всего отвечайте на вопрос, – быстро заговорила она Алеше: – где это вы так себя изволили поранить? А потом уж я с вами буду говорить совсем о другом. Ну!“First of all, answer the question, where did you get hurt like this?” she asked Alyosha, quickly. “And then I’ll talk to you about something quite different. Well?”
Алеша, инстинктом чувствуя, что для нее время до возвращения мамаши дорого, – поспешно, много выпустив и сократив, но однако точно и ясно, передал ей о загадочной встрече своей со школьниками. Выслушав его, Lise всплеснула руками:Instinctively feeling that the time of her mother’s absence was precious for her, Alyosha hastened to tell her of his enigmatic meeting with the schoolboys in the fewest words possible. Lise clasped her hands at his story.
– Ну можно ли, можно ли вам, да еще в этом платье связываться с мальчишками! – гневно вскричала она, как будто даже имея какое-то право над ним, – да вы сами после того мальчик, самый маленький мальчик, какой только может быть! Однако вы непременно разузнайте мне как-нибудь про этого скверного мальчишку и мне все расскажите, потому что тут какой-то секрет. Теперь второе, но прежде вопрос: можете ли вы. Алексей Федорович, несмотря на страдание от боли, говорить о совершенных пустяках, но говорить рассудительно?“How can you, and in that dress too, associate with schoolboys?” she cried angrily, as though she had a right to control him. “You are nothing but a boy yourself if you can do that, a perfect boy! But you must find out for me about that horrid boy and tell me all about it, for there’s some mystery in it. Now for the second thing, but first a question: does the pain prevent you talking about utterly unimportant things, but talking sensibly?”
– Совершенно могу, да и боли я такой уже теперь не чувствую.“Of course not, and I don’t feel much pain now.”
– Это оттого, что ваш палец в воде. Ее нужно сейчас же переменить, потому что она мигом нагреется. Юлия, мигом принеси кусок льду из погреба и новую полоскательную чашку с водой. Ну, теперь она ушла, я о деле: мигом, милый Алексей Федорович, извольте отдать мне мое письмо, которое я вам прислала вчера, – мигом, потому что сейчас может придти маменька, а я не хочу…“That’s because your finger is in the water. It must be changed directly, for it will get warm in a minute. Yulia, bring some ice from the cellar and another basin of water. Now she is gone, I can speak; will you give me the letter I sent you yesterday, dear Alexey Fyodorovitch—be quick, for mamma will be back in a minute and I don’t want—”
– Со мной нет письма.“I haven’t got the letter.”
– Неправда, оно с вами. Я так и знала, что вы так ответите. Оно у вас в этом кармане. Я так раскаивалась в этой глупой шутке всю ночь. Воротите же письмо сейчас, отдайте!“That’s not true, you have. I knew you would say that. You’ve got it in that pocket. I’ve been regretting that joke all night. Give me back the letter at once, give it me.”
– Оно там осталось.“I’ve left it at home.”
– Но вы не можете же меня считать за девочку, за маленькую-маленькую девочку, после моего письма с такою глупою шуткой! Я прошу у вас прощения за глупую шутку, но письмо вы непременно мне принесите, если уж его нет у вас в самом деле, – сегодня же принесите, непременно, непременно!“But you can’t consider me as a child, a little girl, after that silly joke! I beg your pardon for that silliness, but you must bring me the letter, if you really haven’t got it—bring it to‐day, you must, you must.”
– Сегодня никак нельзя, потому что я уйду в монастырь и не приду к вам дня два, три, четыре может быть, потому что старец Зосима…“To‐day I can’t possibly, for I am going back to the monastery and I shan’t come and see you for the next two days—three or four perhaps—for Father Zossima—”
– Четыре дня, экой вздор! Послушайте, вы очень надо мной смеялись?“Four days, what nonsense! Listen. Did you laugh at me very much?”
– Я ни капли не смеялся.“I didn’t laugh at all.”
– Почему же?“Why not?”
– Потому что я совершенно всему поверил.“Because I believed all you said.”
– Вы меня оскорбляете!“You are insulting me!”
– Нисколько. Я как прочел, то тотчас и подумал, что этак все и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще думать, но я подумал, что лучше вас жены не найду, а мне старец велит жениться…“Not at all. As soon as I read it, I thought that all that would come to pass, for as soon as Father Zossima dies, I am to leave the monastery. Then I shall go back and finish my studies, and when you reach the legal age we will be married. I shall love you. Though I haven’t had time to think about it, I believe I couldn’t find a better wife than you, and Father Zossima tells me I must marry.”
– Да ведь я урод, меня на креслах возят! – засмеялась Лиза с зардевшимся на щеках румянцем.“But I am a cripple, wheeled about in a chair,” laughed Lise, flushing crimson.
< < < > > >
Двуязычный текст, подготовленный Akirill.com , размещенные на сайте Akirill.com 19 июня 2022 года. 2022 года. Каждую из книг (на английском или русском языках) можно забрать отдельно и повторно использовать в личных и некоммерческих целях. Они свободны от авторского права.

При любом совместном использовании двух книг должно быть указано их происхождение
https://www.Akirill.com		Bilingual text prepared by Akirill.com , deposited on the site Akirill.com on June 19, 2022. Each of the books (English or French) can be taken back separately and reused for personal and non-commercial purposes. They are free of copyright.

Any use of the two books side by side must mention their origin https://www.Akirill.com

The Brothers Karamazov, by Fyodor Dostoyevsky

If you liked this page, don’t forget to like and share.
Si vous avez aimé cette page, n’oublier pas d’aimer et de partager.
Subscribe to not miss anything
Abonnez-vous pour ne rien manquer

Check out our latest posts
Découvrez nos derniers articles