Ce n’est pas une traduction mots a mots mais les livres dans les deux languages mis côte a côte. Vous pouvez le lire en Français, en russe ou parallèlement.
Это не дословный перевод, а книга Невский проспект на двух языках, вышедшие бок о бок. Вы можете прочитать его на французском, русском или на обоих языках.
Идиот. Роман Федора Достоевского
| Идиот. Роман Федора Достоевского | L’Idiot, de Fédor Dostoïevski |
| < < < | > > > |
| ЧАСТЬ ПЕРВАЯ | Première partie |
| Глава IV. | Chapter IV. |
| Прошло уже пять лет петербургской жизни и, разумеется, в такой срок многое определилось. Положение Афанасия Ивановича было неутешительное; всего хуже было то, что он, струсив раз, уже никак потом не мог успокоиться. Он боялся – и даже сам не знал чего, просто боялся Настасьи Филипповны. Некоторое время, в первые два года, он стал было подозревать, что Настасья Филипповна сама желает вступить с ним в брак, но молчит из необыкновенного тщеславия и ждет настойчиво его предложения. Претензия была бы странная; | Cinq ans de cette vie à Pétersbourg s’étaient écoulés depuis et, naturellement, pendant ce laps de temps bien des choses s’étaient accentuées. La position d’Athanase Ivanovitch était devenue irrémédiable ; le pis était qu’ayant pris peur une fois, il n’avait jamais pu retrouver la quiétude. Il vivait dans la crainte, sans savoir au juste de quoi ; c’était tout bonnement de Nastasie Philippovna. Pendant les deux premières années, il prêta à celle-ci le désir de l’épouser ; sans doute se taisait-elle par excès d’amour-propre, attendant qu’il prît lui-même les devants. Cette prétention pouvait paraître étrange, mais Athanase Ivanovitch était devenu soupçonneux, il se renfrognait et se plongeait dans d’amères réflexions. |
| Афанасий Иванович морщился и тяжело задумывался. К большому и (таково сердце человека!) к несколько неприятному своему изумлению, он вдруг, по одному случаю, убедился, что если бы даже он и сделал предложение, то его бы не приняли. Долгое время он не понимал этого. Ему показалось возможным одно только объяснение, что гордость “оскорбленной и фантастической женщины” доходит уже до такого исступления, что ей скорее приятнее выказать раз свое презрение в отказе, чем навсегда определить свое положение и достигнуть недосягаемого величия. Хуже всего было то, что Настасья Филипповна ужасно много взяла верху. | Il apprit accidentellement avec une extrême surprise et une certaine contrariété (contradictions du cœur humain !) qu’elle ne l’aurait pas agréé, même s’il avait demandé sa main. Il fut longtemps sans le comprendre. Puis il ne vit à cette attitude qu’une explication : l’orgueil d’une femme ulcérée et fantasque, orgueil poussé à un tel degré qu’il lui faisait préférer la satisfaction de manifester une fois son mépris par un refus à la possibilité de fixer pour toujours sa position en conquérant un rang social inespéré. Le plus grave, c’était que Nastasie Philippovna dominait de beaucoup la situation. |
| На интерес тоже не поддавалась, даже на очень крупный, и хотя приняла предложенный ей комфорт, но жила очень скромно и почти ничего в эти пять лет не скопила. Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже, ничто не произвело никакого впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо сердца был камень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда. | Elle ne se laissait pas prendre par l’intérêt, même si on y mettait le prix. Tout en acceptant le confort qui lui avait été offert, elle avait vécu très modestement et n’avait presque rien mis de côté pendant ces cinq années. Athanase Ivanovitch essaya d’un moyen très ingénieux pour rompre sa chaîne. Il l’entoura adroitement et sans en avoir l’air des séductions les plus idéales, personnifiées par des princes, des hussards, des secrétaires d’ambassades, des poètes, des romanciers et même des socialistes. Peine perdue : rien ne fit impression sur elle : c’était à croire qu’elle avait une pierre à la place du cœur et que sa sensibilité était à tout jamais tarie. |
| Жила она больше уединенно, читала, даже училась, любила музыку. Знакомств имела мало; она все зналась с какими-то бедными и смешными чиновницами, знала двух каких-то актрис, каких-то старух, очень любила многочисленное семейство одного почтенного учителя, и в семействе этом и ее очень любили и с удовольствием принимали. | Elle menait une vie retirée, lisant, étudiant même et cultivant la musique. Ses relations se réduisaient à quelques pauvres et ridicules femmes de fonctionnaires, à deux actrices et à quelques vieilles dames. Elle avait une prédilection pour la nombreuse famille d’un respectable pédagogue, où on l’aimait beaucoup et où on la recevait avec plaisir. |
| Довольно часто по вечерам сходились к ней пять-шесть человек знакомых, не более. Тоцкий являлся очень часто и аккуратно. В последнее время не без труда познакомился с Настасьей Филипповной генерал Епанчин. В то же время совершенно легко и без всякого труда познакомился с ней и один молодой чиновник, по фамилии Фердыщенко, очень неприличный и сальный шут, с претензиями на веселость и выпивающий. Был знаком один молодой и странный человек, по фамилии Птицын, скромный, аккуратный и вылощенный, происшедший из нищеты и сделавшийся ростовщиком. | Assez souvent cinq ou six amis, pas davantage, passaient la soirée chez elle. Totski venait très assidûment la voir. Dans ces derniers temps le général Epantchine avait réussi, non sans peine, à faire sa connaissance. Par contre, elle avait sans l’ombre d’une difficulté consenti à recevoir un jeune fonctionnaire nommé Ferdistchenko, qui était un drôle, sans savoir-vivre ni tenue, porté à la bouffonnerie et à l’ivresse. Parmi ses familiers figurait également un étrange jeune homme du nom de Ptitsine : c’était un garçon modeste, rangé et soigné dans sa mise, qui avait traîné la misère et était devenu usurier. |
| Познакомился, наконец, и Гаврила Ардалионович… Кончилось тем, что про Настасью Филипповну установилась странная слава: о красоте ее знали все, но и только; никто не мог ничем похвалиться, никто не мог ничего рассказать. Такая репутация, ее образование, изящная манера, остроумие, все это утвердило Афанасия Ивановича окончательно на известном плане. Тут-то и начинается тот момент, с которого принял в этой истории такое деятельное и чрезвычайное участие сам генерал Епанчин. | Enfin elle avait fait la connaissance de Gabriel Ardalionovitch… Au bout du compte la réputation de Nastasie Philippovna était singulière. Tout le monde rendait le même hommage à sa beauté, mais nul ne pouvait se vanter d’en savoir plus long ; il n’y avait rien à raconter sur son compte. Cette réputation, son instruction, sa distinction et son esprit confirmèrent décidément Athanase Ivanovitch dans ses plans. C’est ici que le général Epantchine commence à jouer dans cette histoire un rôle essentiel. |
| Когда Тоцкий так любезно обратился к нем за дружеским советом насчет одной из его дочерей, то тут же, самым благороднейшим образом, сделал полнейшие и откровенные признания. Он открыл, что решился уже не останавливаться ни пред какими средствами, чтобы получить свою свободу; что он не успокоился бы, если бы Настасья Филипповна даже сама объявила ему, что впредь оставит его в полном покое; что ему мало слов, что ему нужны самые полные гарантии. | Quand Totski demanda conseil au général, en termes amicaux, à propos de ses vues sur l’une ou l’autre des demoiselles Epantchine, il eut la noblesse de faire les aveux les plus complets et les plus sincères. Il lui révéla qu’il était décidé à ne reculer devant aucun moyen pour recouvrer sa liberté. Il ajouta que, même si Nastasie Philippovna lui promettait de le laisser dorénavant en paix, cette assurance ne lui suffirait pas ; il lui faudrait des garanties plus décisives que les paroles. |
| Столковались и решились действовать сообща. Первоначально положено было испытать средства самые мягкие и затронуть, так сказать, одни “благородные струны сердца”. Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что не может раскаяться в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себе не властен, но что теперь он хочет жениться, и что вся судьба этого в высшей степени приличного и светского брака в ее руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного сердца. | Ils tombèrent d’accord pour agir de concert. On convint d’abord de recourir aux moyens les plus doux et de ne faire vibrer, pour ainsi dire, que « les cordes nobles du cœur ». Les deux hommes se rendirent chez Nastasie Philippovna, et Totski, allant droit au but, se mit à lui exposer l’intolérable horreur de sa situation : Il s’attribua tous les torts. Il déclara sincèrement qu’il était incapable de se repentir de la façon dont il s’était comporté naguère envers elle, vu son tempérament de noceur endurci et son manque d’empire sur lui-même. Mais maintenant, il voulait se marier : or Nastasie Philippovna avait entre ses mains le sort d’une union hautement désirable sous le rapport des convenances sociales et mondaines. Bref il attendait tout du noble cœur de la jeune femme. |
| Затем стал говорить генерал Епанчин, в своем качестве отца, и говорил резонно, избегнул трогательного, упомянул только, что вполне признает ее право на решение судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнул собственным смирением, представив на вид, что судьба его дочери, а может быть и двух других дочерей, зависит теперь от ее же решения. | Puis ce fut le tour du général Epantchine, qui parla en sa qualité de père. Dans un langage qui faisait appel à la raison plutôt qu’au sentiment, il reconnut qu’elle avait tout pouvoir de décider du sort d’Athanase Ivanovitch. Il se donna adroitement un air d’humilité en représentant que le sort de sa fille aînée, peut-être même celui des deux autres, dépendait en ce moment de la décision qu’elle allait prendre. |
| На вопрос Настасьи Филипповны: “Чего именно от нее хотят?” Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженною прямотой, признался ей, что он так напуган еще пять лет назад, что не может даже и теперь совсем успокоиться, до тех пор, пока Настасья Филипповна сама не выйдет за кого-нибудь замуж. Он тотчас же прибавил, что просьба эта была бы, конечно, с его стороны нелепа, если б он не имел насчет ее некоторых оснований. Он очень хорошо заметил и положительно узнал, что молодой человек, очень хорошей фамилии, живущий в самом достойном семействе, а именно Гаврила Ардалионович Иволгин, которого она знает и у себя принимает, давно уже любит ее всею силой страсти, и, конечно, отдал бы половину жизни за одну надежду приобресть ее симпатию. | Nastasie Philippovna ayant demandé ce qu’on voulait au juste d’elle, Totski lui avoua, avec la même franchise qu’au début de l’entretien, l’épouvante qu’elle lui avait inspirée cinq ans auparavant. Il ne s’en était pas encore remis aujourd’hui et il ne retrouverait la tranquillité que si Nastasie Philippovna se décidait elle-même à se marier. Il s’empressa d’ajouter que, venant de sa part, cette prière serait absurde, s’il n’avait pas quelques raisons de la croire fondée. Il avait très bien remarqué et savait positivement qu’un jeune homme de très bonne origine et vivant dans une famille tout à fait respectable, du nom de Gabriel Ardalionovitch Ivolguine, connu d’elle et reçu chez elle, l’aimait depuis longtemps déjà d’un amour passionné et serait certainement disposé à payer de la moitié de sa vie l’espoir de conquérir son cœur. |
| Признания эти Гаврила Ардалионович сделал ему, Афанасию Ивановичу, сам, и давно уже, по-дружески и от чистого молодого сердца, и что об этом давно уже знает и Иван Федорович, благодетельствующий молодому человеку. Наконец, если только он, Афанасий Иванович не ошибается, любовь молодого человека давно уже известна самой Настасье Филипповне, и ему показалось даже, что она смотрит на эту любовь снисходительно. | Gabriel Ardalionovitch lui avait fait cette confidence depuis pas mal de temps, spontanément et avec la candeur expansive de la jeunesse. Il s’en était également ouvert à son protecteur Ivan Fiodorovitch. Finalement Athanase Ivanovitch fit observer, que, s’il ne se trompait pas, la passion de ce jeune homme était depuis longtemps connue de Nastasie Philippovna, qui lui avait même paru ne pas s’en offusquer. |
| Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, недостойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны. | Assurément il lui était plus difficile qu’à tout autre d’aborder un pareil sujet. Mais, si elle voulait bien admettre qu’il y eût dans son cœur, non pas seulement de l’égoïsme et des sentiments intéressés, mais aussi de bonnes intentions à son égard, elle comprendrait combien il lui était désagréable et même pénible de la voir depuis si longtemps isolée dans l’existence. À quoi rimait cette morne indécision, ce manque de confiance dans une vie qui pouvait merveilleusement renaître et lui apporter, avec un but nouveau, l’amour et la joie du foyer ? Pourquoi consumer des aptitudes peut-être brillantes dans la contemplation voulue de son chagrin. N’était-ce pas là, en un mot, une sorte d’exaltation romantique, indigne du bon sens et du cœur généreux de Nastasie Philippovna ? |
| Повторив еще раз, что ему труднее других говорить, он заключил, что не может отказаться от надежды, что Настасья Филипповна не ответит ему презрением, если он выразит свое искреннее желание обеспечить ее участь в будущем и предложит ей сумму в семьдесят пять тысяч рублей. | Ayant encore répété qu’il lui était plus difficile qu’à un autre de traiter ce sujet, Totski conclut qu’il voulait espérer que Nastasie Philippovna lui répondrait autrement que par le mépris s’il manifestait son sincère désir d’assurer l’avenir de la jeune femme en mettant à sa disposition la somme de soixante-quinze mille roubles. |
| Он прибавил в пояснение, что эта сумма, все равно, назначена уже ей в его завещании; одним словом, что тут вовсе не вознаграждение какое-нибудь… и что, наконец, почему же не допустить и не извинить в нем человеческого желания хоть чем-нибудь облегчить свою совесть и т. д., и т. д., все что говорится в подобных случаях на эту тему. Афанасий Иванович говорил долго и красноречиво, присовокупив, так сказать мимоходом, очень любопытное сведение, что об этих семидесяти пяти тысячах он заикнулся теперь в первый раз, и что о них не знал даже и сам Иван Федорович, который вот тут сидит; одним словом, не знает никто. | Il ajouta à titre d’indication que cette somme figurait déjà sur son testament ; donc il ne s’agissait pas là d’un dédommagement… Enfin pourquoi ne pas admettre et excuser le besoin, profondément humain, de soulager sa conscience dans une certaine mesure, etc., etc. ; bref il fit valoir tous les arguments qu’on allègue en pareil cas. Il parla longuement et éloquemment ; il glissa en passant une curieuse remarque : c’était la première fois qu’il faisait allusion à ces soixante-quinze mille roubles, dont personne, pas même Ivan Fiodorovitch, n’avait entendu parler jusque-là. |
| Ответ Настасьи Филипповны изумил обоих друзей. Не только не было заметно в ней хотя бы малейшего проявления прежней насмешки, прежней вражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при одном воспоминании, до сих пор проходил холод по спине Тоцкого, но напротив, она как будто обрадовалась тому, что может наконец поговорить с кем-нибудь откровенно и по-дружески. Она призналась, что сама давно желала спросить дружеского совета, что мешала только гордость, но что теперь, когда лед разбит, ничего и не могло быть лучше. | La réponse de Nastasie Philippovna surprit les deux amis. Elle ne contenait pas la moindre trace de cette animosité sarcastique et de ce rire haineux dont le seul souvenir faisait encore passer un frisson dans le dos de Totski. Bien au contraire, la jeune femme paraissait heureuse de pouvoir enfin s’exprimer à cœur ouvert. Elle avoua qu’elle-même désirait depuis longtemps demander un conseil d’ami mais que son orgueil l’en avait empêchée ; maintenant que la glace était rompue, tout irait pour le mieux. |
| Сначала с грустною улыбкой, а потом весело и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае и быть не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи, и что хотя и не изменилась в сердце, но все-таки принуждена была очень многое допустить в виду совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все еще продолжает быть так напуганным. Тут она обратилась к Ивану Федоровичу и с видом глубочайшего уважения объявила, что она давно уже слышала очень многое об его дочерях, и давно уже привыкла глубоко и искренно уважать их. | Elle confessa, d’abord avec un sourire triste puis en riant franchement, que l’orage d’autrefois ne reviendrait plus. Depuis longtemps elle avait partiellement changé sa façon de voir les choses ; son cœur ne s’était pas modifié, mais elle n’en avait pas moins senti la nécessité de se mettre en face des faits accomplis. Ce qui est fait est fait, et le passé est le passé. Aussi lui paraissait-il étrange qu’Athanase Ivanovitch restât sous le coup de ses terreurs. Là-dessus elle se tourna vers Ivan Fiodorovitch et lui déclara, sur le ton de la plus profonde déférence, qu’elle avait déjà beaucoup entendu parler de ses filles et qu’elle éprouvait depuis longtemps une vive et sincère estime à leur égard. |
| Одна мысль о том, что она могла бы быть для них хоть чем-нибудь полезною, была бы, кажется, для нее счастьем и гордостью. Это правда, что ей теперь тяжело и скучно, очень скучно; Афанасий Иванович угадал мечты ее; она желала бы воскреснуть, хоть не в любви, так в семействе, сознав новую цель; но что о Гавриле Ардалионовиче она почти ничего не может сказать. Кажется, правда, что он ее любит; она чувствует, что могла бы и сама его полюбить, если бы могла доверить в твердость его привязанности; но он очень молод, если даже и искренен; тут решение трудно. | La seule pensée de pouvoir leur être utile en quoi que ce fût la remplirait de joie et de fierté. Il était exact que son existence présente était pénible et fastidieuse, très fastidieuse. Athanase Ivanovitch avait deviné son rêve, qui était de renaître, sinon à l’amour, du moins à la vie de famille en donnant à son existence un but nouveau. Quant à Gabriel Ardalionovitch, elle n’en pouvait presque rien dire. Il lui semblait en effet qu’il l’aimait et elle sentait qu’elle-même pourrait le payer de retour si elle arrivait à se convaincre de la constance de son attachement. À supposer qu’il fût sincère, il était bien jeune ; aussi jugeait-elle délicat de prendre une décision. |
| Ей, впрочем, нравится больше всего то, что он работает, трудится и один поддерживает все семейство. Она слышала, что он человек с энергией, с гордостью, хочет карьеры, хочет пробиться. Слышала тоже, что Нина Александровна Иволгина, мать Гаврилы Ардалионовича, превосходная и в высшей степени уважаемая женщина; что сестра его Варвара Ардалионовна очень замечательная и энергичная девушка; она много слышала о ней от Птицына. Она слышала, что они бодро переносят свои несчастия; она очень бы желала с ними познакомиться, но еще вопрос, радушно ли они примут ее в их семью? | D’ailleurs ce qui lui plaisait le plus chez ce jeune homme, c’est qu’il travaillait et faisait vivre toute sa famille. Elle avait entendu dire qu’il était énergique, fier, résolu à faire son chemin et à percer. On lui avait également rapporté que Nina Alexandrovna Ivolguine, la mère de Gabriel Ardalionovitch, était une femme supérieure et hautement estimable ; que la sœur du jeune homme, Barbe Ardalionovna, était une jeune fille tout à fait remarquable et pleine d’énergie. Ptitsine lui avait beaucoup parlé d’elle. D’après ce qu’elle avait entendu, ces deux femmes supportaient courageusement leurs afflictions. Elle aurait vivement désiré faire leur connaissance, mais la question était encore de savoir si elle serait admise dans leur famille. |
| Вообще она ничего не говорит против возможности этого брака, но об этом еще слишком надо подумать; она желала бы, чтоб ее не торопили. Насчет же семидесяти пяти тысяч, – напрасно Афанасий Иванович так затруднялся говорить о них. Она понимает сама цену деньгам и конечно их возьмет. Она благодарит Афанасия Ивановича за его деликатность, за то, что он даже и генералу об этом не говорил, не только Гавриле Ардалионовичу, но однако ж, почему же и ему не знать об этом заранее? Ей нечего стыдиться за эти деньги, входя в их семью. | En somme elle n’avait rien à objecter à ce mariage, mais il fallait encore y penser mûrement et elle désirait qu’on ne la pressât point. Pour ce qui était des soixante-quinze mille roubles, Athanase Ivanovitch avait eu tort d’en parler avec tant de circonlocutions. Elle savait bien le prix de l’argent et accepterait certainement cette somme. Elle le remerciait de la délicatesse qu’il avait montrée en n’en soufflant pas mot, non seulement à Gabriel Ardalionovitch, mais même au général ; toutefois pourquoi le jeune homme n’en serait-il pas avisé ? Elle ne voyait aucun déshonneur à accepter cet argent au moment où elle allait entrer dans la famille de son futur époux. |
| Во всяком случае, она ни у кого не намерена просить прощения ни в чем и желает, чтоб это знали. Она не выйдет за Гаврилу Ардалионовича, пока не убедится, что ни в нем, ни в семействе его нет какой-нибудь затаенной мысли на ее счет. Во всяком случае, она ни в чем не считает себя виновною, и пусть бы лучше Гаврила Ардалионович узнал, на каких основаниях она прожила все эти пять лет в Петербурге, в каких отношениях к Афанасию Ивановичу, и много ли скопила состояния. Наконец, если она и принимает теперь капитал, то вовсе не как плату за свой девичий позор, в котором она не виновата, а просто как вознаграждение за исковерканную судьбу. | En tout cas, elle n’avait pas l’intention de demander pardon à qui que ce fût et tenait à ce qu’on le sût. Elle n’épouserait pas Gabriel Ardalionovitch tant qu’elle ne serait pas sûre que ni lui ni les siens ne gardaient aucune arrière-pensée à son égard. Au surplus, elle ne trouvait rien à se reprocher ; il était à souhaiter que Gabriel Ardalionovitch connût le genre de vie qu’elle avait mené à Pétersbourg, ainsi que la nature de ses relations avec Athanase Ivanovitch et la fortune qu’elle avait pu amasser. Enfin, si elle acceptait aujourd’hui une somme d’argent, ce n’était pas le prix d’un déshonneur où il n’y avait point de sa faute, mais simplement un dédommagement pour son existence brisée. |
| Под-конец она даже так разгорячилась и раздражилась, излагая все это (что, впрочем, было так естественно), что генерал Епанчин был очень доволен и считал дело оконченным; но раз напуганный Тоцкий и теперь не совсем поверил, и долго боялся, нет ли и тут змеи под цветами. Переговоры однако начались; пункт, на котором был основан весь маневр обоих друзей, а именно возможность увлечения Настасьи Филипповны к Гане, начал мало-по-малу выясняться и оправдываться, так что даже Тоцкий начинал иногда верить в возможность успеха. Тем временем Настасья Филипповна объяснилась с Ганей: слов было сказано очень мало, точно ее целомудрие страдало при этом. | Elle s’anima et s’échauffa tellement en faisant ces déclarations (ce qui d’ailleurs était assez naturel) que le général Epantchine en conçut une grande satisfaction et considéra l’affaire comme liquidée. Mais Totski, toujours sous le coup de ses frayeurs, fut plus difficile à convaincre et redouta longtemps encore de trouver un serpent sous les fleurs. Néanmoins les pourparlers étaient engagés ; la base sur laquelle les deux amis avaient fondé tous leurs calculs – l’inclination possible de Nastasie Philippovna pour Gania – se raffermissait peu à peu, si bien que Totski lui-même se prenait à escompter le succès. Sur ces entrefaites, Nastasie Philippovna eut une explication avec Gania. Peu de paroles furent échangées : on eût dit que la pudeur de la jeune femme souffrait de cet entretien ; |
| Она допускала однако ж и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила, что ничем не хочет стеснять себя; что она до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет за собой право сказать: “нет”, хотя бы в самый последний час; совершенно такое же право предоставляет и Гане. Вскоре Ганя узнал положительно, чрез услужливый случай, что недоброжелательство всей его семьи к этому браку и к Настасье Филипповне лично, обнаруживавшееся домашними сценами, уже известно Настасье Филипповне в большой подробности; сама она с ним об этом не заговаривала, хотя он и ждал ежедневно. | toutefois elle admit et autorisa l’amour de Gania, sans vouloir s’engager elle-même et en se réservant le droit de dire « non » jusqu’au mariage, si mariage il y avait, quitte à n’user de ce droit qu’au dernier moment. La même faculté était laissée à Gania. Ce dernier ne tarda pas à apprendre, par un obligeant hasard, que Nastasie Philippovna connaissait dans tous ses détails l’aversion de sa famille pour ce mariage et pour elle-même. Il s’attendait chaque jour à la voir aborder ce sujet, mais elle n’en fit rien |
| Впрочем, можно было бы и еще много рассказать из всех историй и обстоятельств, обнаружившихся по поводу этого сватовства и переговоров; но мы и так забежали вперед, тем более, что иные из обстоятельств являлись еще в виде слишком неопределенных слухов. Например, будто бы Тоцкий откуда-то узнал, что Настасья Филипповна вошла в какие-то неопределенные и секретные от всех сношения с девицами Епанчиными, – слух совершенно невероятный. | D’ailleurs bien d’autres traits pourraient être rapportés au sujet des histoires et occurrences qui vinrent au jour pendant ces pourparlers matrimoniaux, mais nous avons déjà fait une digression suffisante, et en outre bien des assertions qui circulaient ne reposaient que sur de vagues rumeurs. Par exemple Totski apprit, on ne sait d’où, que Nastasie Philippovna avait noué des relations secrètes et mal définies avec les demoiselles Epantchine ; ce bruit était dénué de toute espèce de vraisemblance. |
| Зато другому слуху он невольно верил и боялся его до кошмара: он слышал за верное, что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает, что Ганя женится только на деньгах, что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с чем самолюбивая; что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар. В его душе будто бы странно сошлись страсть и ненависть, и он хотя и дал наконец, после мучительных колебаний, согласие жениться на “скверной женщине”, но сам поклялся в душе горько отмстить ей за это и “доехать” ее потом, как он будто бы сам выразился. | Un autre racontar s’imposa à sa crédulité et lui donna le cauchemar : Nastasie Philippovna, assurait-on, était convaincue que Gania ne voulait se marier que pour l’argent et qu’il avait une âme noire, cupide, intolérante, envieuse et démesurément égoïste. On précisait qu’il avait naguère passionnément désiré conquérir la jeune femme mais que, du jour où les deux amis avaient résolu d’exploiter sa passion, au moment où elle commençait à être payée de retour, et de l’acheter lui-même en lui donnant Nastasie comme épouse légitime, il avait pris celle-ci en grippe. La passion et la haine s’associaient étrangement dans son cœur : si, après de poignantes hésitations, il avait fini par accepter d’épouser cette « vilaine femme », ç’avait été, en se jurant à lui-même de se venger cruellement sur elle et de lui faire payer, comme il disait, sa propre humiliation. |
| Все это Настасья Филипповна будто бы знала и что-то втайне готовила. Тоцкий до того было уже струсил, что даже и Епанчину перестал сообщать о своих беспокойствах; но бывали мгновения, что он как слабый человек, решительно вновь ободрялся и быстро воскресал духом: он ободрился, например, чрезвычайно, когда Настасья Филипповна дала, наконец, слово обоим друзьям что вечером, в день своего рождения, скажет последнее слово. Зато самый странный и самый невероятный слух, касавшийся самого уважаемого Ивана Федоровича, увы! все более и более оказывался верным. | On prétendait que Nastasie Philippovna savait tout cela et préparait secrètement sa riposte. Ces racontars avaient jeté une telle frayeur dans l’âme de Totski qu’il n’osait même plus faire part de ses inquiétudes au général Epantchine. À certains moments cependant, comme tous les gens faibles, il reprenait courage et se ranimait brusquement. C’est ainsi qu’il s’était montré plein de confiance lorsque Nastasie Philippovna avait fini par promettre aux deux amis qu’elle prononcerait le mot décisif le soir de son anniversaire. En revanche, le bruit le plus étrange et le plus invraisemblable, celui qui mettait en cause l’honorable Ivan Fiodorovitch lui-même, trouvait hélas ! chaque jour une confirmation plus complète. |
| Тут с первого взгляда все казалось чистейшею дичью. Трудно было поверить, что будто бы Иван Федорович, на старости своих почтенных лет, при своем превосходном уме и положительном знании жизни и пр. и пр., соблазнился сам Настасьей Филипповной, – но так будто бы, до такой будто бы степени, что этот каприз почти походил на страсть. | À première vue on pouvait croire à un simple ragot. Il était difficile d’admettre que le général, avec son intelligence supérieure, sa solide expérience et ses autres qualités, se fût épris de Nastasie Philippovna au soir d’une existence respectable. Or les choses étaient à ce point que son caprice tournait à la passion. |
| На что он надеялся в этом случае – трудно себе и представить может быть, даже на содействие самого Гани. Тоцкому подозревалось по крайней мере что-то в этом роде, подозревалось существование какого-то почти безмолвного договора, основанного на взаимном проникновении, между генералом и Ганей. Впрочем, известно, что человек, слишком увлекшийся страстью, особенно если он в летах, совершенно слепнет и готов подозревать надежду там, где вовсе ее и нет; мало того, теряет рассудок и действует как глупый ребенок, хотя бы и был семи пядей во лбу. | On se représentait malaisément où il voulait en venir : peut-être escomptait-il la complaisance de Gania lui-même. Totski flairait du moins une manœuvre de ce genre ; il supposait, entre le général et Gania, l’existence d’un pacte tacite fondé sur une compréhension réciproque. Tout le monde sait que l’homme entraîné par l’excès de la passion, surtout s’il est âgé, tombe dans un complet aveuglement et se met à espérer là où il n’y a aucun espoir. Bien mieux : il perd le jugement et se comporte pomme un béjaune, même s’il a été un modèle de sagesse. |
| Известно было, что генерал приготовил ко дню рождения Настасьи Филипповны от себя в подарок удивительный жемчуг, стоивший огромной суммы, и подарком этим очень интересовался, хотя и знал, что Настасья Филипповна женщина бескорыстная. Накануне дня рождения Настасьи Филипповны он был как в лихорадке, хотя и ловко скрывал себя. Об этом-то именно жемчуге и прослышала генеральша Епанчина. Правда, Лизавета Прокофьевна уже с давних пор начала испытывать ветреность своего супруга, даже отчасти привыкла к ней; но ведь невозможно же было пропустить такой случай: слух о жемчуге чрезвычайно интересовал ее. | On avait appris que le général se disposait à offrir à Nastasie Philippovna, pour l’anniversaire de sa naissance, un magnifique collier de perles qui avait coûté un prix fou. Il attachait beaucoup d’importance à ce cadeau, tout en connaissant le désintéressement de la jeune femme. La veille de l’anniversaire il vivait dans une sorte de fièvre, bien qu’il mît son adresse à donner le change. La générale Epantchine avait justement entendu parler, elle aussi, de ce collier de perles. À vrai dire, elle était depuis longtemps familiarisée avec les mœurs volages de son mari et s’y était même plus ou moins résignée. Mais il lui était impossible de fermer les yeux sur ce nouvel écart ; l’histoire des perles l’avait trop vivement émue. |
| Генерал выследил это заблаговременно; еще накануне были сказаны иные словечки; он предчувствовал объяснение капитальное и боялся его. Вот почему ему ужасно не хотелось в то утро, с которого мы начали рассказ, идти завтракать в недра семейства. Еще до князя он положил отговориться делами и избежать. Избежать у генерала иногда значило просто-за-просто убежать. Ему хоть один этот день и, главное, сегодняшний вечер хотелось выиграть без неприятностей. И вдруг так кстати пришелся князь. “Точно бог послал!” подумал генерал про себя, входя к своей супруге. | Le général s’en aperçut à temps : certaines paroles prononcées la veille lui firent pressentir l’explication capitale qu’il redoutait. Voilà pourquoi il n’avait nulle envie de déjeuner au sein de sa famille le matin du jour où commence notre récit. Avant même l’arrivée du prince il avait décidé de prétexter les affaires et de s’éclipser. S’éclipser, c’était parfois, pour le général, le synonyme de prendre la fuite. Ce qu’il voulait seulement, c’était que la journée et surtout la soirée se passât sans mésaventure. Sur ces entrefaites le prince avait fait sa brusque apparition. « C’est Dieu qui l’a envoyé ! » pensa le général en se rendant auprès de sa femme. |
| V. | V. |
| Генеральша была ревнива к своему происхождению. Каково же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала, не больше как жалкий идиот и почти-что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в другую сторону. | La générale était fière de son origine. Quel ne fut pas son désappointement lorsqu’elle apprit, à brûle-pourpoint et sans aucune préparation, que le dernier rejeton des princes Muichkine, dont elle avait déjà entendu vaguement parler, n’était qu’un pauvre idiot et presque un miséreux réduit à l’aumône. Le général avait ménagé les effets, afin d’intéresser son épouse et de créer une diversion à la faveur de laquelle il esquiverait discrètement une question au sujet du collier de perles. |
| В крайних случаях генеральша обыкновенно чрезвычайно выкатывала глаза и, несколько откинувшись назад корпусом, неопределенно смотрела перед собой, не говоря ни слова. Это была рослая женщина, одних лет с своим мужем, с темными, с большою проседью, но еще густыми волосами, с несколько горбатым носом, сухощавая, с желтыми, ввалившимися щеками и тонкими впалыми губами. Лоб ее был высок, но узок; серые, довольно большие глаза имели самое неожиданное иногда выражение. Когда-то у ней была слабость поверить, что взгляд ее необыкновенно эффектен; это убеждение осталось в ней неизгладимо. | Dans les cas particulièrement graves la générale avait l’habitude d’ouvrir de grands yeux, de fixer ses regards dans le vide et de rejeter un peu le buste en arrière sans proférer une parole. C’était une femme grande et maigre, du même âge que son mari ; sa chevelure épaisse et foncée grisonnait fortement ; son nez était légèrement aquilin ; ses joues étaient jaunes et creuses, ses lèvres minces et pincées. Son front était haut mais étroit. Ses yeux gris et assez grands prenaient par moment l’expression la plus inattendue. Ayant eu jadis la faiblesse de croire que son regard produisait un effet extraordinaire, elle avait toujours persisté dans cette conviction. |
| – Принять? Вы говорите его принять, теперь, сейчас? – и генеральша из всех сил выкатила свои глаза на суетившегося пред ней Ивана Федоровича. | – Le recevoir ? Vous voulez que je le reçoive maintenant, sur-le-champ ? dit la générale en fixant de toute l’intensité de ce regard Ivan Fiodorovitch qui allait et venait devant elle. |
| – О, на этот счет можно без всякой церемонии, если только тебе, мой друг, угодно его видеть, – спешил разъяснить генерал. – Совершенный ребенок и даже такой жалкий; припадки у него какие-то болезненные; он сейчас из Швейцарии, только-что из вагона, одет странно, как-то по-немецкому, и вдобавок ни копейки, буквально; чуть не плачет. Я ему двадцать пять рублей подарил и хочу ему в канцелярии писарское местечко какое-нибудь у нас добыть. А вас, mesdames, прошу его попотчевать, потому что он, кажется, и голоден… | – Oh ! il n’y a aucune cérémonie à faire avec lui, si seulement, ma chère, tu veux bien le recevoir, s’empressa d’expliquer le général. C’est un véritable enfant, et qui fait même pitié. Il est malade et sujet à certains accès. Arrivé de Suisse aujourd’hui même, il est venu ici en descendant du train. Son accoutrement est étrange ; on dirait celui d’un Allemand. Comme il n’a littéralement pas un kopek en poche et que les larmes lui viennent presque aux yeux, je lui ai donné vingt-cinq roubles. Je tâcherai de lui trouver une place dans notre chancellerie. Quant à vous, mesdames, je vous prie de le restaurer un peu, car il a l’air affamé. |
| – Вы меня удивляете, – продолжала попрежнему генеральша; – голоден и припадки! Какие припадки? | – Vous m’étonnez, fit la générale en fixant toujours son mari. Vous dites qu’il est affamé et qu’il est sujet à des accès. Des accès de quoi ? |
| – О, они не повторяются так часто, и притом он почти как ребенок, впрочем образованный. Я было вас, mesdames, – обратился он опять к дочерям, – хотел попросить проэкзаменовать его, все-таки хорошо бы узнать, к чему он способен. | – Oh, ces accès ne sont pas très fréquents ! D’ailleurs, tout en étant presque un enfant, il ne manque pas d’instruction. Puis le général se tourna vers ses filles : – Je voulais vous prier, mesdames, de lui faire subir un examen. Il serait bon de savoir de quoi il est capable. |
| – Про-эк-за-ме-но-вать? – протянула генеральша и в глубочайшем изумлении стала опять перекатывать глаза с дочерей на мужа и обратно. | – Lui faire subir un examen ? répéta la générale en scandant les syllabes et en dirigeant un regard de profonde surprisee tantôt sur son mari, tantôt sur ses filles. |
| – Ах, друг мой, не придавай такого смыслу… впрочем, ведь как тебе угодно; я имел в виду обласкать его и ввести к нам, потому что это почти доброе дело. | – Ah ! ma chère, ne donne pas à cela une pareille importance ! Du reste il en sera comme tu voudras. J’avais l’intention de lui témoigner de l’affabilité et de l’introduire chez nous, car c’est presque un acte de charité. Akirill.com |
| – Ввести к нам? Из Швейцарии?! | – L’introduire chez nous ? venant de Suisse ? |
| – Швейцария тут не помешает; а впрочем, повторяю, как хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и, может быть, даже родственник, а во-вторых, не знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько интересно будет, так как все-таки из нашей фамилии. | – La Suisse n’a rien à voir ici ; au surplus, je le répète, il en sera comme tu voudras. J’ai agi ainsi d’abord parce qu’il porte le même nom de famille que toi et qu’il est peut-être ton parent ; ensuite parce qu’il ne sait pas même où reposer sa tête. J’avais même pensé que tu lui porterais quelque intérêt, puisque après tout c’est un membre de notre famille. |
| – Разумеется, maman, если с ним можно без церемонии; к тому же он с дороги есть хочет, почему не накормить, если он не знает куда деваться? – сказала старшая Александра. | – Bien sûr, maman, puisqu’on peut le recevoir sans cérémonie, dit l’aînée des filles, Alexandra. Après un long voyage il doit avoir faim ; pourquoi ne pas lui donner à manger, s’il ne sait où aller ? |
| – И вдобавок дитя совершенное, с ним можно еще в жмурки играть. | – Et puis, s’il est vraiment comme un enfant, on pourra jouer à colin-maillard avec lui. |
| – В жмурки играть? Каким образом? | – Jouer à colin-maillard ? comment cela ? |
| – Ах, maman, перестаньте представляться, пожалуста, – с досадой перебила Аглая. | – Ah, maman, cessez de faire des manières, je vous en prie ! interrompit Aglaé sur un ton d’énervement. |
| Средняя, Аделаида, смешливая, не выдержала и рассмеялась. Akirill.com | Adélaïde, la sœur puînée, qui était d’humeur enjouée, n’y tint plus et se mit à rire. |
| – Позовите его, papa, maman позволяет, – решила Аглая. | – Allons, papa, faites-le venir ! maman permet, dit Aglaé en tranchant la question. |
| Генерал позвонил и велел звать князя. | Le général sonna et donna l’ordre d’introduire le prince. |
| – Но с тем, чтобы непременно завязать ему салфетку на шее, когда он сядет за стол, – решила генеральша, – позвать Федора, или пусть Мавра… чтобы стоять за ним и смотреть за ним, когда он будет есть. Спокоен ли он, по крайней мере, в припадках? Не делает ли жестов? | – Soit, déclara la générale, mais à la condition qu’on lui nouera une serviette sous le menton quand il se mettra à table, et qu’on dise à Fiodor ou plutôt à Mavra de se tenir derrière lui et de l’observer pendant qu’il mangera. Est-il calme au moins pendant ses accès ? Est-ce qu’il ne gesticule pas ? |
| – Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и, может быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать, князь, так сделайте честь… А я уж, извините, опоздал, спешу… | – Mais non ; au contraire, il est très gentiment élevé et il a d’excellentes manières. Parfois sans doute il est un peu trop simple… Mais le voici… Je vous présente le dernier des princes Muichkine, qui porte votre nom de famille et qui est peut-être un parent. Faites-lui bon accueil. Prince, ces dames vont déjeuner, veuillez nous faire l’honneur… Quant à moi, vous m’excuserez ; je suis déjà en retard, je me sauve… |
| – Известно, куда вы спешите, – важно проговорила генеральша. | – On sait où vous vous sauvez, dit gravement la générale. |
| – Спешу, спешу, мой друг, опоздал! Да дайте ему ваши альбомы, mesdames, пусть он вам там напишет; какой он каллиграф, так на редкость! талант; там он так у меня расчеркнулся старинным почерком: “Игумен Пафнутий руку приложил”… Ну, до свидания. | – Je me sauve, je me sauve, ma chère amie, car je suis en retard. Mesdemoiselles, apportez-lui vos albums pour qu’il vous écrive quelque chose. C’est un calligraphe d’un rare talent : il m’a fait là-bas une reproduction de l’écriture russe ancienne : « ceci est la signature de l’hégoumène Paphnuce »… Allons, au revoir ! |
| – Пафнутий? Игумен? Да постойте, постойте, куда вы, и какой там Пафнутий? – с настойчивою досадой и чуть не в тревоге прокричала генеральша убегавшему супругу. | – Paphnuce ? un hégoumène ? attendez, attendez ! Où allez-vous ? et qu’est-ce que c’est ce Paphnuce ? s’exclama la générale en poursuivant de son insistance inquiète et dépitée le général qui prenait déjà la porte. |
| – Да, да, друг мой, это такой в старину был игумен… а я к графу, ждет, давно, и главное, сам назначил… Князь, до свидания! | – Oui, oui, ma chère, il s’agit d’un hégoumène d’autrefois… mais il faut que j’aille chez le comte, qui m’attend depuis longtemps et qui m’a fixé lui-même rendez-vous… Prince, au revoir ! |
| Генерал быстрым шагами удалился. | Et le général s’éloigna d’un pas rapide. |
| – Знаю я к какому он графу! – резко проговорила Лизавета Прокофьевна и раздражительно перевела глаза на князя. – Что бишь! – начала она брезгливо и досадливо припоминая: – ну, что там? Ах, да: ну, какой там игумен? | – Je sais chez quel comte il est attendu, dit aigrement Elisabeth Prokofievna, dont les yeux courroucés se portèrent sur le prince. – De quoi parlions-nous ? ajouta-t-elle sur un ton d’ennui et de dédain. Puis, paraissant rappeler ses souvenirs : – Ah ! j’y suis ; qu’est-ce que c’était que cet hégoumène ? |
| – Maman, – начала было Александра, а Аглая даже топнула ножкой. | – Maman… s’interposa Alexandra, tandis qu’Aglaé frappait du pied. |
| – Не мешайте мне, Александра Ивановна, – отчеканила ей генеральша, – я тоже хочу знать. Садитесь вот тут, князь, вот на этом кресле, напротив, нет, сюда, к солнцу, к свету ближе подвиньтесь, чтоб я могла видеть. Ну, какой там игумен? | – Ne m’interrompez pas, Alexandra Ivanovna, reprit la générale ; moi aussi je veux savoir. Asseyez-vous là, prince, dans ce fauteuil, en face de moi. Ou plutôt non, ici, au soleil, en pleine lumière, afin que je vous voie mieux. Et maintenant, de quel hégoumène s’agit-il ? |
| – Игумен Пафнутий, – отвечал князь внимательно и серьезно. | – L’hégoumène Paphnuce, répondit le prince d’un air prévenant et sérieux. |
| – Пафнутий? Это интересно; ну, что же он? | – Paphnuce ? C’est intéressant ; mais qui était-il ? |
| Генеральша спрашивала нетерпеливо, быстро, резко, не сводя глаз с князя, а когда князь отвечал, она кивала головой вслед за каждым его словом. | La générale posait ces questions sur un ton sec et impatient, les yeux toujours fixés sur le prince dont elle accompagnait chaque réponse d’un hochement de tête. |
| – Игумен Пафнутий, четырнадцатого столетия, – начал князь, – он правил пустынью на Волге, в нынешней нашей Костромской губернии. Известен был святою жизнью, ездил в Орду, помогал устраивать тогдашние дела и подписался под, одною грамотой, а снимок с этой подписи я видел. Мне понравился почерк, и я его заучил. Когда давеча генерал захотел посмотреть, как я пишу, чтоб определить меня к месту, то я написал несколько фраз разными шрифтами, и между прочим “Игумен Пафнутий руку приложил” собственным почерком игумена Пафнутия. Генералу очень понравилось, вот он теперь и вспомнил. | – L’hégoumène Paphnuce, reprit le prince, vivait au XIVe siècle. Il dirigeait un monastère sur les bords de la Volga dans la région où se trouve aujourd’hui la province de Kostroma. Il vivait dans une réputation de sainteté et était allé à la Horde pour régler certaines affaires. Il a apposé sa signature au bas d’un acte et j’ai vu un fac-similé de cette signature. L’écriture m’a plu et je l’ai étudiée de près. Tout à l’heure le général a voulu voir comment j’écrivais afin de pouvoir m’assigner un emploi. J’ai écrit plusieurs phrases dans des types différents d’écriture. Parmi ces phrases se trouvait celle-ci : « Ceci est la signature de l’hégoumène Paphnuce. » J’y ai reproduit l’écriture personnelle de cet abbé et le général a beaucoup goûté mon travail ; voilà pourquoi il vient d’y faire allusion. |
| – Аглая, – сказала генеральша, – запомни: Пафнутий, или лучше запиши, а то я всегда забываю. Впрочем, я думала будет интереснее. Где ж эта подпись? | – Aglaé, dit la générale, rappelle-toi ce nom : Paphnuce. Ou plutôt écris-le, car je ne retiens rien. Du reste je croyais que ce serait plus intéressant. Où est cette signature ? |
| – Осталась, кажется, в кабинете у генерала, на столе. | – Elle a dû rester dans le cabinet du général, sur sa table. |
| – Сейчас же послать и принести. | – Envoyez tout de suite la chercher. |
| – Да я вам лучше другой раз напишу, если вам угодно. | – Je puis la transcrire à nouveau pour vous, si cela vous est agréable. |
| – Конечно, maman, – сказала Александра, – а теперь лучше бы а завтракать; мы есть хотим. | – Certainement, maman, dit Alexandra. Pour le moment il vaut mieux déjeuner ; nous avons faim. |
| – И то, – решила генеральша. – Пойдемте, князь; вы очень хотите кушать? | – Bien, décida la générale. Venez, prince. Vous devez avoir hâte de vous mettre à table ? |
| – Да, теперь захотел очень, и очень вам благодарен. | – Oui, je mangerai volontiers et je vous suis très reconnaissant. |
| – Это очень хорошо, что вы вежливы, и я замечаю, что вы вовсе не такой… чудак, каким вас изволили отрекомендовать. Пойдемте. Садитесь вот здесь, напротив меня, – хлопотала она, усаживая князя, когда пришли в столовую. – я хочу на вас смотреть. Александра, Аделаида, потчуйте князя. Не правда ли, что он вовсе не такой… больной? Может, и салфетку не надо… Вам, князь, подвязывали салфетку за кушаньем? | – C’est très bien d’être poli, et je remarque que vous n’êtes pas, il s’en faut, aussi… original qu’on me l’avait annoncé. Venez. Asseyez-vous là, en face de moi, dit-elle en montrant au prince sa place lorsqu’ils furent dans la salle à manger. Je veux pouvoir vous regarder. Alexandra, Adélaïde, occupez-vous du prince. N’est-ce pas qu’il n’est pas du tout aussi… malade ? Peut-être que la serviette n’est pas nécessaire… Dites-moi, prince : est-ce qu’on vous nouait une serviette sous le menton ? |
| – Прежде, когда я лет семи был, кажется, подвязывали, а теперь я обыкновенно к себе на колени салфетку кладу, когда ем. | – Oui, autrefois, quand j’avais sept ans, pour autant que je me souviens. Maintenant j’ai l’habitude d’étendre ma serviette sur mes genoux lorsque je mange. |
| – Так и надо. А припадки? | – C’est ainsie que l’on doit faire. Et les accès ? |
| – Припадки? – удивился немного князь: – припадки теперь у меня довольно редко бывают. Впрочем, не знаю; говорят, здешний климат мне будет вреден. | – Les accès ? fit le prince quelque peu étonné, je n’en ai plus qu’assez rarement. Au reste, je ne sais pas : on dit que le climat d’ici me sera nuisible. |
| – Он хорошо говорит, – заметила генеральша, обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом князя, – я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете. | – Il s’exprime bien, observa la générale en s’adressant à ses filles et en continuant à souligner d’un hochement de tête toutes les paroles du prince. – Je ne m’y attendais pas. Ainsi tout ce que l’on m’a dit n’était que niaiserie et mensonge, comme toujours. Mangez, prince, et parlez-nous de vous : où êtes-vous né ? où avez-vous été élevé ? je veux tout savoir ; vous m’intéressez au plus haut point. |
| Князь поблагодарил и, кушая с большим аппетитом, стал снова передавать все то, о чем ему уже неоднократно приходилось говорить в это утро. Генеральша становилась все довольнее и довольнее. Девицы тоже довольно внимательно слушали. Сочлись родней; оказалось, что князь знал свою родословную довольно хорошо; но как ни подводили, а между ним и генеральшей не оказалось почти никакого родства. Между дедами и бабками можно бы было еще счесться отдаленным родством. Эта сухая материя особенно понравилась генеральше, которой почти никогда не удавалось говорить о своей родословной, при всем желании, так что она встала из-за стола в возбужденном состоянии духа. | Le prince remercia et, tout en faisant honneur au repas, il recommença le récit qu’il avait tant de fois répété depuis le matin. La générale se montrait de plus en plus satisfaite. Les jeunes filles écoutaient également avec assez d’attention. On discuta la question de parenté. Le prince prouva qu’il connaissait assez bien ses ascendants, mais on eut beau faire des rapprochements, on ne trouva presque aucun lien de parenté entre la générale et lui. Tout au plus aurait-on pu établir un lointain cousinage entre les grands-pères et les grand’mères. Cette aride discussion plut particulièrement à la générale, qui n’avait presque jamais l’occasion de parler de sa généalogie, quelque envie qu’elle en eût. Aussi était-elle pleine d’entrain quand elle se leva de table. |
| – Пойдемте все в нашу сборную, – сказала она, – и кофей туда принесут. У нас такая общая комната есть, – обратилась она к князю, уводя его, – попросту, моя маленькая гостиная, где мы, когда одни сидим, собираемся, и каждая своим делом занимается: Александра, вот эта, моя старшая дочь, на фортепиано играет, или читает, или шьет; Аделаида – пейзажи и портреты пишет (и ничего кончить не может), а Аглая сидит, ничего не делает. У меня тоже дело из рук валится: ничего не выходит. | – Allons à notre lieu de réunion, dit-elle ; on nous y apportera le café. Il faut vous dire que nous désignons ainsi une pièce qui n’est, en réalité, que mon salon, expliqua-t-elle au prince. Nous aimons à nous y réunir quand nous sommes seules, et chacune s’y adonne à son occupation favorite. Alexandra, mon aînée que voici, joue du piano, lit ou brode ; Adélaïde peint des paysages et des portraits, qu’elle n’achève d’ailleurs jamais ; quant à Aglaé, elle reste assise à ne rien faire. À moi aussi l’ouvrage me tombe des mains ; je n’arrive à rien. |
| Ну вот, и пришли; садитесь, князь сюда, к камину, и рассказывайте. Я хочу знать, как вы рассказываете что-нибудь. Я хочу вполне убедиться, и когда с княгиней Белоконской увижусь, со старухой, ей про вас все расскажу. Я хочу, чтобы вы их всех тоже заинтересовали. Ну, говорите же. | Allons, nous y voici ; asseyez-vous ici, prince, près de la cheminée et racontez quelque chose. Je veux savoir comment vous racontez. Je veux m’en rendre parfaitement compte, et, lorsque je verrai la vieille princesse Biélokonski, je lui rapporterai tout ce qui vous concerne. Je veux que tous, tant qu’ils sont, s’intéressent à votre personne. Eh bien ! parlez. |
| – Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, – заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась-было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване, и, сложа руки, приготовились слушать разговор. Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание. | – Mais, maman, dit Adélaïde qui avait entre temps disposé son chevalet, c’est une drôle d’idée que de faire raconter quelque chose de cette manière-là ! La jeune fille prit ses pinceaux et sa palette et se remit à un travail commencé depuis longtemps qui consistait à reproduire un paysage d’après une estampe. Alexandra et Aglaé s’assirent toutes deux sur un petit canapé et, les bras croisés, se disposèrent à écouter la conversation. Le prince remarqua que l’attention générale était concentrée sur lui. |
| – Я бы ничего не рассказала, если бы мне так велели, – заметила Аглая. | – Moi, je serais incapable de rien raconter si on me l’ordonnait ainsi, observa Aglaé. |
| – Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать? Язык есть. Я хочу знать, как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите, как вам понравилась Швейцария, первое впечатление. Вот вы увидите, вот он сейчас начнет и прекрасно начнет. | – Pourquoi ? Qu’y a-t-il d’étrange ? Pourquoi se refuserait-il à raconter ? Il a une langue pour s’en servir. Je veux savoir s’il a le don de la parole. Racontez-nous n’importe quoi. Parlez-nous de ce qui vous a plu en Suisse et de vos premières impressions. Vous allez voir qu’il va commencer tout de suite et s’en tirer fort bien. |
| – Впечатление было сильное… – начал-было князь. | – Ma première impression fut vive,… dit le prince. |
| – Вот-вот, – подхватила нетерпеливая Лизавета Прокофьевна, обращаясь к дочерям, – начал же. | – Vous voyez comme il se lance, interrompit avec pétulance Elisabeth Prokofievna en s’adressant à ses filles. |
| – Дайте же ему, по крайней мере, maman, говорить, – остановила ее Александра. – Этот князь, может быть, большой плут, а вовсе не идиот, – шепнула она Аглае. | – Laissez-le au moins parler, maman, coupa Alexandra, qui chuchota à l’oreille d’Aglaé : ce prince est peut-être un malin, et nullement un idiot. |
| – Наверно так, я давно это вижу, – ответила Аглая. – И подло с его стороны роль разыгрывать. Что он, выиграть, что ли, этим хочет? | – Sûrement ; il y a un moment que je m’en doute, répondit Aglaé. C’est bien vilain de sa part de jouer la comédie. Où veut-il en venir par là ? |
| – Первое впечатление было очень сильное, – повторил князь. – Когда меня везли из России, чрез разные немецкие города, я только молча смотрел и, помню, даже ни о чем не расспрашивал. | – Ma première impression fut très vive, répéta le prince. Quand on me fit quitter la Russie et voyager à travers diverses villes d’Allemagne, je regardai tout sans mot dire et je me rappelle même n’avoir alors posé aucune question. |
| Это было после ряда сильных и мучительных припадков моей болезни, а я всегда, если болезнь усиливалась и припадки повторялись несколько раз сряду, впадал в полное отупение, терял совершенно память, а ум хотя и работал, но логическое течение мысли как бы обрывалось. Больше двух или трех идей последовательно я не мог связать сряду. Так мне кажется. Когда же припадки утихали, я опять становился и здоров и силен, вот как теперь. | J’avais eu précédemment une série de violentes attaques de mon mal et j’avais beaucoup souffert ; chaque fois que la maladie s’aggravait et que les accès devenaient plus fréquents, je tombais dans l’hébétude et perdais complètement la mémoire. Mon esprit continuait à travailler, mais le cours logique de mes pensées était en quelque sorte interrompu. Je n’arrivais pas à réunir plus de deux ou trois idées à la suite. C’est l’impression qui m’en reste. Quand les accès se calmaient, je recouvrais la santé et la force que vous me voyez à présent. |
| Помню: грусть во мне была нестерпимая; мне даже хотелось плакать; я все удивлялся и беспокоился: ужасно на меня подействовало, что все это чужое; это я понял. Чужое меня убивало. Совершенно пробудился я от этого мрака, помню я, вечером, в Базеле, при въезде в Швейцарию, и меня разбудил крик осла на городском рынке. Осел ужасно поразил меня и необыкновенно почему-то мне понравился, а с тем вместе вдруг в моей голове как бы все прояснело. | Je me souviens de la tristesse intolérable qui m’envahissait ; j’avais envie de pleurer ; tout m’étonnait et m’inquiétait. Ce qui m’oppressait affreusement, c’était la sensation que tout m’était étranger. Je comprenais que l’étranger me tuait. Je me rappelle être sorti complètement de ces ténèbres le soir où, arrivant à Bâle, je mis le pied sur le col de la Suisse ; je m’éveillai en entendant braire un âne au marché. Cet âne me fit une profonde impression et, je ne sais pourquoi, un plaisir extrême ; dès ce moment une clarté soudaine se produisit dans mon esprit. |
| – Осел? Это странно, – заметила генеральша. – А впрочем, ничего нет странного, иная из нас в осла еще влюбится, – заметила она, гневливо посмотрев на смеявшихся девиц. – Это еще в мифологии было. Продолжайте, князь. | – Un âne ? Voilà qui est singulier, observa la générale. Après tout, il n’y a là rien de singulier ; peut-être que l’une ou l’autre d’entre nous pourrait s’enticher d’un âne, ajouta-t-elle en jetant un regard courroucé sur ses filles qui riaient. – Cela s’est vu dans la mythologie. Continuez, prince. |
| – С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что прежде их не видывал, и тотчас же сам убедился, что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг вся Швейцария стала нравиться, так что совершенно прошла прежняя грусть. | – Depuis lors, j’ai une très vive sympathie pour les ânes. C’est même chez moi une affection spéciale. Je me mis à m’enquérir à leur sujet, car jusque-là je ne savais rien d’eux. Je me convainquis rapidement que c’étaient des animaux très utiles, laborieux, robustes, patients, peu coûteux et endurants. À travers cet animal ma sympathie alla à la Suisse tout entière, en sorte que ma mélancolie se dissipa complètement. |
| – Все это очень странно, но об осле можно и пропустить; перейдемте на другую тему. Чего ты все смеешься, Аглая? И ты, Аделаида? Князь прекрасно рассказал об осле. Он сам его видел, а ты что видела? Ты не была за границей? | – Tout cela est fort curieux, mais laissons-là cet âne et passons à un autre sujet. Qu’as-tu à rire sans cesse, Aglaé ? et toi, Adélaïde ? Le prince a parlé de l’âne d’une façon charmante. Il l’a vu, cet âne ; et toi, qu’est-ce que tu as vu ? Tu n’es pas allée à l’étranger ! |
| – Я осла видела, maman, – сказала Аделаида. | Mais maman, j’ai vu un âne, dit Adélaïde. |
| – А я и слышала, – подхватила Аглая. Все три опять засмеялись. Князь засмеялся вместе с ними. | – Et moi j’en ai entendu un, ajouta Aglaé. Les trois jeunes filles partirent d’un nouvel éclat de rire. Le prince rit avec elles. |
| – Это очень дурно с вашей стороны, – заметила генеральша; – вы их извините, князь, а они добрые. Я с ними вечно бранюсь, но я их люблю. Они ветрены, легкомысленны, сумасшедшие. | – C’est très mal de votre part, remarqua la générale. Excuse-les, prince ; au fond ce sont de bonnes filles. Je me dispute constamment avec elles, mais je les aime. Elles sont légères, inconséquentes, extravagantes. |
| – Почему же? – смеялся князь: – и я бы не упустил на их месте случай. А я все-таки стою за осла: осел добрый и полезный человек. | – Pourquoi cela ? reprit le prince en riant ; j’en aurais fait autant à leur place. Néanmoins je garde mon opinion sur l’âne : il est utile et bon garçon. |
| – А вы добрый, князь? Я из любопытства спрашиваю, – спросила генеральша. | – Et vous, prince, êtes-vous bon ? Je vous pose cette question par pure curiosité, fit Elisabeth Prokofievna. |
| Все опять засмеялись. | La question souleva derechef un éclat de rire unanime. |
| – Опять этот проклятый осел подвернулся; я о нем и не думала! – вскрикнула генеральша. – Поверьте мне, пожалуста, князь, я без всякого… | – Voilà encore ce maudit âne qui leur revient en tête ; moi, je n’y pensais même plus ! s’écria-t-elle. Croyez bien, prince, que je ne voulais faire aucune… |
| – Намека? О, верю без сомнения! | – Aucune allusion ? Oh ! j’en suis bien persuadé. |
| И князь смеялся не переставая. | Et le prince fut pris d’un rire interminable. |
| – Это очень хорошо, что вы смеетесь. Я вижу, что вы добрейший молодой человек, – сказала генеральша. | – Vous avez raison de rire. Je vois que vous êtes un très bon jeune homme, dit la générale. |
| – Иногда недобрый, – отвечал князь. | – Je ne le suis pas toujours, répliqua le prince.. |
| – А я добрая, – неожиданно вставила генеральша, – и если хотите, я всегда добрая, и это мой единственный недостаток, потому что не надо быть всегда доброю. Я злюсь очень часто, вот на них, на Ивана Федоровича особенно, но скверно то, что я всего добрее, когда злюсь. Я давеча, пред вашим приходом, рассердилась и представилась, что ничего не понимаю и понять не могу. | – Et moi je suis bonne, déclara-t-elle de but en blanc. Si vous voulez même, je suis toujours bonne ; c’est là mon unique défaut, car il ne faut pas toujours être bonne. Je m’irrite très souvent contre mes filles et plus encore contre Ivan Fiodorovitch ; mais le plus désagréable, c’est que je ne suis jamais si bonne que lorsque je suis en colère. Tenez, il y a un moment, avant votre entrée, j’ai eu un accès d’humeur et j’ai fait semblant de ne rien comprendre et de ne pouvoir, rien comprendre. |
| Это со мной бывает; точно ребенок. Аглая мне урок дала; спасибо тебе, Аглая. Впрочем, все вздор. Я еще не так глупа, как кажусь, и как меня дочки представить хотят. Я с характером и не очень стыдлива. Я, впрочем, это без злобы говорю. Поди сюда, Аглая, поцелуй меня ну… и довольно нежностей, – заметила она, когда Аглая с чувством поцеловала ее в губы и в руку. – Продолжайте, князь. Может быть, что-нибудь и поинтереснее осла вспомните. | Cela m’arrive ; je deviens alors comme une enfant. Aglaé m’a donné une leçon : merci, Aglaé. D’ailleurs tout cela ne rime à rien. Je ne suis pas si bête que j’en ai l’air et que mes filles veulent le faire croire. J’ai du caractère et je ne suis pas trop timide. Et du reste je parle de tout cela sans malice. Approche, Aglaé, et embrasse-moi… Maintenant assez de tendresses, dit-elle à Aglaé qui l’embrassait affectueusement sur les lèvres et sur la main. – Continuez, prince. Peut-être vous rappellerez-vous quelque chose d’encore plus intéressant que l’histoire de l’âne. |
| – Я опять-таки не понимаю, как это можно так прямо рассказывать, – заметила опять Аделаида, – я бы никак не нашлась. | – Je répète que je ne comprends pas que l’on puisse ainsi raconter quelque chose au pied levé, fit de nouveau observer Adélaïde. Moi, je resterais coite. |
| – А князь найдется, потому что князь чрезвычайно умен и умнее тебя по крайней мере в десять раз, а может, и в двенадцать. Надеюсь, ты почувствуешь после этого. Докажите им это, князь; продолжайте. Осла и в самом деле можно наконец мимо. Ну, что вы, кроме осла, за границей видели? | – Le prince trouvera quelque chose car il est extrêmement intelligent ; il l’est au moins dix fois plus que toi, et peut-être même douze. Après cela, j’espère que tu le sentiras. Prouvez-leur, prince, que j’ai raison ; continuez. Nous pouvons enfin laisser l’âne de côté, voyons, en dehors de l’âne, qu’avez-vous vu à l’étranger ? |
| – Да и об осле было умно, – заметила Александра: – князь рассказал очень интересно свой болезненный случай, и как все ему понравилось чрез один внешний толчок. Мне всегда было интересно, как люди сходят с ума и потом опять выздоравливают. Особенно, если это вдруг сделается. | – Mais l’histoire de l’âne n’était pas dénuée de sens, observa Alexandra. Le prince nous a exposé d’une manière très intéressante son état morbide et le choc extérieur à la suite duquel il a repris goût à la vie. J’ai toujours éprouvé le désir de me renseigner sur les circonstances dans lesquelles les gens perdent la raison puis la recouvrent, surtout lorsque ces phénomènes se produisent soudainement. |
| – Не правда ли? Не правда ли? – вскинулась генеральша; – я вижу, что и ты иногда бываешь умна; ну, довольно смеяться! Вы остановились, кажется, на швейцарской природе, князь, ну! | – N’est-ce pas ? n’est-ce pas ? s’exclama la générale avec vivacité. Je vois que, toi aussi, tu as parfois de l’esprit ; mais trêve de rire ! Vous en étiez resté, prince, il me semble, à la description de la nature en Suisse. |
| – Мы приехали в Люцерн, и меня повезли по озеру. Я чувствовал, как оно хорошо, но мне ужасно было тяжело при этом, – сказал князь. | – Nous arrivâmes à Lucerne et on m’emmena sur le lac. J’en admirai la beauté mais j’éprouvai en même temps un sentiment très pénible, dit le prince. |
| – Почему? – спросила Александра. | – Pourquoi ? demanda Alexandra. |
| – Не понимаю. Мне всегда тяжело и беспокойно смотреть на такую природу в первый раз; и хорошо, и беспокойно; впрочем, все это еще в болезни было. | – Je ne me l’explique pas. J’ai toujours ce sentiment pénible et inquiet lorsque je contemple pour la première fois un site de ce genre : j’en saisis la beauté, mais elle m’angoisse. Au surplus, j’étais encore malade à ce moment. |
| – Ну, нет, я бы очень хотела посмотреть, – сказала Аделаида. – И не понимаю, когда мы за границу соберемся. Я, вот, сюжета для картины два года найти не могу: “Восток и Юг давно описан…” Найдите мне, князь, сюжет для картины. | – Eh bien ! moi je ne suis pas de votre avis ; je désirerais vivement voir un site pareil, dit Adélaïde. Et je ne comprends pas pourquoie nous n’allons pas à l’étranger. Je cherche en vain depuis deux ans un sujet de tableau : L’Orient et le Midi sont depuis longtemps dépeints… Trouvez-moi, prince, un sujet de tableau. |
| – Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и писать. | – Je n’entends rien à la peinture. Pour moi, on regarde et on peint. |
| – Взглянуть не умею. | – Je ne sais pas regarder. |
| – Да что вы загадки-то говорите? ничего не понимаю! – перебила генеральша: – как это взглянуть не умею? Есть глаза, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выучишься. Лучше расскажите-ка, как вы сами-то глядели, князь. | – Pourquoi parlez-vous par énigmes ? Je ne vous comprends pas ! interrompit la générale. Comment peux-tu dire que tu ne sais pas regarder ? Tu as des yeux, regarde. Si tu ne sais pas regarder ici, ce n’est pas à l’étranger que tu apprendras à le faire. Racontez-nous plutôt, prince, comment vous-même avez regardé là-bas la nature ? |
| – Вот это лучше будет, – прибавила Аделаида. – Князь ведь за границей выучился глядеть. | – Cela vaudra mieux, ajouta Adélaïde. Le prince a appris à regarder à l’étranger. |
| – Не знаю; я там только здоровье поправил; не знаю, научился ли я глядеть. Я, впрочем, почти все время был очень счастлив. | – Je n’en sais rien ; je n’ai fait là-bas que rétablir ma santé. J’ignore si j’ai appris à regarder. D’ailleurs j’ai été presque tout le temps très heureux. |
| – Счастлив! вы умеете быть счастливым? – вскричала Аглая: – так как же вы говорите, что не научились глядеть? Еще нас поучите. | – Heureux ! s’exclama Aglaé. Vous avez appris l’art d’être heureux ? Alors comment pouvez-vous dire que vous n’avez pas appris celui de regarder ? Enseignez-nous-le. |
| – Научите, пожалуста, – смеялась Аделаида. | – Oui, enseignez-le nous, dit Adélaïde en riant. |
| – Ничему не могу научить, – смеялся и князь, – я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь не далеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только не скучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее, А почему это все – довольно трудно рассказать. | – Je ne puis rien vous enseigner, répondit le prince en riant aussi. Pendant presque tout mon séjour à l’étranger, j’ai vécu dans le même village suisse ; j’en sortais rarement et ne m’en éloignais jamais ; que pourrais-je donc vous enseigner ? Je ne réussis d’abord qu’à chasser l’ennui ; puis je ne tardai pas à reprendre des forces ; enfin je me mis à apprécier chaque journée davantage et m’aperçus moi-même de ce changement. Je me couchais de fort bonne humeur et me levais avec plus d’entrain que la veille. D’où cela venait-il ? il me serait assez malaisé de le dire. |
| – Так что вам уж никуда и не хотелось, никуда вас не позывало? – спросила Александра. | – En sorte que vous n’aviez plus aucun désir de vous déplacer ? demanda Alexandra. Rien ne vous attirait ? |
| – Сначала, с самого начала, да, позывало, и я впадал в большое беспокойство. Все думал, как я буду жить; свою судьбу хотел испытать, особенно в иные минуты бывал беспокоен. Вы знаете, такие минуты есть, особенно в уединении. | – Si fait : au début, j’éprouvais ce désir et il me plongeait dans une grande inquiétude. Je me demandais toujours quelle serait ma vie dans l’avenir ; je cherchais à scruter mon destin ; je me sentais particulièrement angoissé à certaines minutes. Il y a, vous le savez, de ces minutes-là, surtout quand on est seul. |
| У нас там водопад был, небольшой, высоко с горы падал и такою тонкою ниткой, почти перпендикулярно, – белый, шумливый, пенистый; падал высоко, а казалось, довольно низко, был в полверсте, а казалось, что до него пятьдесят шагов. Я по ночам любил слушать его шум; вот в эти минуты доходил иногда до большого беспокойства. Тоже иногда в полдень, когда зайдешь куда-нибудь в горы, станешь один посредине горы, кругом сосны, старые, большие, смолистые; вверху на скале старый замок средневековой, развалины; наша деревенька далеко внизу, чуть видна; солнце яркое, небо голубое, тишина страшная. | Dans le village, il y avait une petite cascade qui tombait presque verticalement d’une montagne en minces filets d’eau ; son écume blanche se précipitait avec fracas. Bien que haute, cette chute d’eau, vue de chez nous, paraissait assez basse ; elle était à cinq cents mètres et semblait à cinquante pas. La nuit, j’aimais à l’entendre gronder ; c’est alors qu’il m’arrivait d’éprouver une angoisse intense. Cette angoisse, je l’éprouvais aussi quelquefois au milieu de la journée lorsque j’allais en montagne et que je m’y isolais au milieu des vieux pins résineux. Au sommet d’un rocher se voyaient les ruines d’un château médiéval ; c’est à peine si, de là, on distinguait notre village dans le creux de la vallée. Le soleil brillait, le ciel était bleu, le silence impressionnant. |
| Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас а же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней чем у нас; такой большой город мне все мечтался, как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь… Да, мало ли что мечталось! А потом мне показалось, что и в тюрьме можно огромную жизнь найти. | C’est à ces moments-là que je me sentais appelé au loin : il me semblait qu’en marchant tout droit devant moi et sans m’arrêter jusqu’à la ligne où le ciel rejoint la terre, je trouverais le mot de l’énigme et j’entreverrais une vie nouvelle mille fois plus intense et mille fois plus tumultueuse que celle que je menais au village. Je rêvais d’une grande ville comme Naples, remplie de palais, de bruit, de turbulence, de vie… Mes rêves étaient immenses. Par la suite, il me parut que l’on pouvait se faire une vie sans borne même dans une prison. |
| – Последнюю похвальную мысль я еще в моей Христоматии, когда мне двенадцать лет было, читала, – сказала Аглая. | – J’ai lu cette noble pensée dans ma Chrestomathie quand j’avais douze ans, dit Aglaé. |
| – Это все философия, – заметила Аделаида, – вы философ и нас приехали поучать. | – Tout cela, c’est de la philosophie, fit remarquer Adélaïde. Vous êtes philosophe et vous êtes venu pour nous endoctriner. |
| – Вы, может, и правы, – улыбнулся князь, – я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать… Это может быть; право, может быть. | – Vous êtes peut-être dans le vrai, dit le prince en souriant. Je suis en effet philosophe et, qui sait ? il se peut que j’aie au fond l’intention de faire école. C’est bien possible, en vérité. |
| – И философия ваша точно такая же, как у Евлампии Николавны, – подхватила опять Аглая, – такая чиновница, вдова, к нам ходит, в роде приживалки. У ней вся задача в жизни – дешевизна; только чтоб было дешевле прожить, только о копейках и говорит, и заметьте, у ней деньги есть, она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь в тюрьме, а может быть, и ваше четырехлетнее счастье в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и, кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки. | – Votre philosophie est tout à fait dans le genre de celle d’Eulampie Nicolaïevna, reprit Aglaé ; c’est une veuve de fonctionnaire, une sortee de pique-assiette, qui vient chez nous. Pour elle, tout le problème de la vie consiste à acheter bon marché ; c’est sa seule préoccupation ; elle ne parle que de kopeks ; et remarquez qu’elle a de l’argent ; c’est une fine mouche. Il en va de même de cette vie sans borne que vous croyez possible dans une prison, et peut-être aussi de ce bonheur de quatre années, passées dans un village, pour lequel vous avez renoncé à votre ville de Naples, avec bénéfice, semble-t-il, bien que ce bonheur ne vaille que quelques kopeks. |
| – На счет жизни в тюрьме можно еще и не согласиться, – сказал князь: – я слышал один рассказ человека, который просидел в тюрьме лет двенадцать; это был один из больных у моего профессора и лечился. У него были припадки, он был иногда беспокоен, плакал и даже пытался раз убить себя. Жизнь его в тюрьме была очень грустная, уверяю вас, но уж конечно не копеечная. А все знакомство-то у него было с пауком, да с деревцом, что под окном выросло… Но я вам лучше расскажу про другую мою встречу прошлого года с одним человеком. | – Pour ce qui est de la vie dans une prison, on peut ne pas partager cet avis, dit le prince. J’ai entendu raconter l’histoire d’un homme qui avait passé douze ans en prison ; c’était un des malades en traitement chez mon professeur. Il avait des attaques de nerfs et était sujet à des angoisses et à des crises de larmes ; il tenta même une fois de se suicider. Sa vie en prison était bien triste, je vous assure, mais, à tout prendre, elle valait plus que quelques kopeks. Toutes ses connaissances se limitaient à une araignée et à un arbuste qui croissait sous sa fenêtre… Mais je préfère vous raconter l’histoire d’une autre rencontre que je fis l’année passée. |
| Тут одно обстоятельство очень странное было, – странное тем собственно, что случай такой очень редко бывает. Этот человек был раз взведен, вместе с другими, на эшафот, и ему прочитан был приговор смертной казни расстрелянием, за политическое преступление. Минут через двадцать прочтено было и помилование, и назначена другая степень наказания; но однако же в промежутке между двумя приговорами, двадцать минут, или по крайней мере четверть часа, он прожил под несомненным убеждением, что через несколько минут он вдруг умрет. | Il s’agit d’un cas fort curieux, curieux par sa rareté. L’homme dont je vous parle fut un jour conduit à l’échafaud avec d’autres condamnés et on lui lut la sentence qui le condamnait à être fusillé pour un crime politique. Vingt minutes plus tard on lui notifia sa grâce et la commutation de sa peine. Pendant les quinze ou vingt minutes qui s’écoulèrent entre les deux lectures, cet homme vécut dans la conviction absolue qu’il allait mourir sous quelques instants. |
| Мне ужасно хотелось слушать, когда он иногда припоминал свои тогдашние впечатления, и я несколько раз начинал его вновь расспрашивать. Он помнил все с необыкновенною ясностью и говорил, что никогда ничего из этих минут не забудет. Шагах в двадцати от эшафота, около которого стоял народ и солдаты, были врыты три столба, так как преступников было несколько человек. | J’étais extrêmement curieux de l’entendre évoquer ses impressions, et plusieurs fois je me suis plu à le questionner à ce sujet. Il se rappelait tout avec une netteté extraordinaire et il disait qu’il n’oublierait jamais rien de ce qui s’était passé pendant ces quelques minutes. À vingt pas de l’échafaud qu’entouraient la foule et les soldats, on avait planté trois poteaux, car plusieurs condamnés devaient être passés par les armes. |
| Троих первых повели к столбам, привязали, надели на них смертный костюм (белые, длинные балахоны), а на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно было ружей; затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат. Мой знакомый стоял восьмым по очереди, стало быть, ему приходилось идти к столбам в третью очередь. Священник обошел всех с крестом. Выходило, что остается жить минут пять, не больше. Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, | Les trois premiers furent amenés et attachés à ces poteaux ; on leur fit revêtir la tenue des condamnés (une longue chemise blanche) ; on leur enfonça sur les yeux des bonnets blancs pour qu’ils ne vissent pas les fusils ; puis un peloton de soldats se plaça devant chaque poteau. L’homme qui m’a fait ce récit, étant le huitième sur la liste, devait être amené au poteau au troisième tour. Un prêtre passa devant tous les condamnés, une croix à la main. Il leur restait donc à peine cinq minutes à vivre. Cet homme me déclara que ces cinq minutes lui avaient paru sans fin et d’un prix inestimable. Il lui sembla que, dans ces cinq minutes, il allait vivre un si grand nombre de vies qu’il n’y avait pas lieu pour lui de penser au dernier moment. |
| Что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он еще распоряжения разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты еще положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть. Он очень хорошо помнил, что сделал именно эти три распоряжения и именно так рассчитал. Он умирал двадцати семи лет, здоровый и сильный; прощаясь с товарищами, он помнил, что одному из них задал довольно посторонний вопрос и даже очень заинтересовался ответом. | Si bien qu’il fit une répartition du temps qui lui restait à vivre : deux minutes pour faire ses adieux à ses compagnons ; deux autres minutes pour se recueillir une dernière fois, et le reste pour porter autour de lui un ultime regard. Il se rappelait parfaitement avoir exécuté ces dispositions comme il les avait calculées. Il allait mourir à vingt-sept ans, plein de santé et de vigueur. Il se souvenait qu’au moment des adieux, il avait posé à l’un de ses compagnons une question assez indifférente et qu’il avait porté un vif intérêt à la réponse |
| Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, – так кто же? Где же? Все это он думал в эти две минуты решить! Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце, Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он чрез три минуты как-нибудь сольется с ними… | Après les adieux il était entré dans la période de deux minutes réservée à la méditation intérieure. Il savait d’avance à quoi il penserait : il voulait sans cesse se représenter, aussi rapidement et aussi clairement que possible, ce qui allait se passer : à présent il existait et vivait ; dans trois minutes quelque chose arriverait ; quelqu’un ou quelque chose, mais qui, quoi ? où serait-il ? Il pensait résoudre ces incertitudes durant ces deux avant-dernières minutes. Près de là s’élevait une église dont la coupole dorée brillait sous un soleil éclatant. Il se rappelait avoir fixé avec une terrible obstination cette coupole et les rayons qu’elle réfléchissait ; il ne pouvait pas en détacher ses yeux ; ces rayons lui semblaient être cette nature nouvelle qui allait être la sienne et il s’imaginait que dans trois minutes il se confondrait avec eux… |
| Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было для него в это время тяжело, как беспрерывная мысль: “Что если бы не умирать! Что если бы воротить жизнь, – какая бесконечность! все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!” Он говорил, что эта мысль у него наконец в такую злобу переродилась, что ему уж хотелось, чтоб его поскорей застрелили. | Son incertitude et sa répulsion devant cet inconnu qui allait surgir immédiatement étaient effroyables. Mais il déclarait que rien ne lui avait été alors plus pénible que cette pensée : « Si je pouvais ne pas mourir ! Si la vie m’était rendue ! quelle éternité s’ouvrirait devant moi ! Je transformerais chaque minute en un siècle de vie ; je n’en perdrais pas une seule et je tiendrais le compte de toutes ces minutes pour ne pas les gaspiller ! » Cette idée finit par l’obséder tellement qu’il en vint à désirer d’être fusillé au plus vite. |
| Князь вдруг замолчал; все ждали, что он будет продолжать и выведет заключение. | Le prince se tut subitement ; toutes ses auditrices s’attendaient à ce qu’il continuât et tirât une conclusion. |
| – Вы кончили? – спросила Аглая. | – Vous avez fini ? demanda Aglaé. |
| – Что? кончил, – сказал князь, выходя из минутной задумчивости. | – Vous dites ?… J’ai fini, dit le prince sortant d’une courte rêverie. |
| – Да для чего же вы про это рассказали? | – Mais pourquoi nous avez-vous raconté cette histoire ? |
| – Так… мне припомнилось… я к разговору… | – Je ne sais trop… elle m’est revenue à la mémoire… à propos de notre causerie… |
| – Вы очень обрывисты, – заметила Александра, – вы, князь, верно хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Все это похвально, но позвольте однако же, как же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили же наказание, стало быть, подарили же эту “бесконечную жизнь”. Ну, что же он с этим богатством сделал потом? Жил ли каждую-то минуту “счетом”? | – Vous parlez à bâtons rompus, fit remarquer Alexandra. Votre intention était certainement de nous montrer, prince, qu’il n’y a pas, dans l’existence, un seul moment qui ne vaille plus d’un kopek et que, parfois, cinq minutes ont plus de prix qu’un trésor. Tout ceci est bel et bon, mais permettez : cet ami, qui vous a raconté son calvaire,… on a commué sa peine, donc on lui a accordé cette « vie éternelle ». Eh bien ! qu’a-t-il fait, par la suite, de ce trésor ? A-t-il vécu en « tenant le compte » de chaque minute ? |
| – О, нет, он мне сам говорил, – я его уже про это спрашивал, – вовсе не так жил и много, много минут потерял. | – Oh ! non. Je l’ai interrogé à ce sujet, et il m’a dit lui-même qu’il n’a nullement vécu de cette manière et qu’il a au contraire perdu beaucoup, beaucoup de minutes. |
| – Ну, стало быть, вот вам и опыт, стало быть, и нельзя жить взаправду, “отсчитывая счетом”. Почему-нибудь да нельзя же. | – Donc, voilà une expérience qui démontre qu’il n’est réellement pas possible de vivre en « tenant le compte » de chaque minute. Il y a quelque chose qui s’y oppose. |
| – Да, почему-нибудь да нельзя же, – повторил князь, – мне самому это казалось… А все-таки, как-то не верится… | – Oui, quelque chose s’y oppose, répéta le prince ; cela m’est apparu à moi-même… Pourtant, comment ne pas croire… |
| – То-есть вы думаете, что умнее всех проживете? – сказала Аглая. | – Serait-ce que vous pensez vivre plus sagement que tous les autres ? dit Aglaé. |
| – Да, мне и это иногда думалось. | – Oui, j’ai eu aussi parfois cette idée. |
| – И думается? | – Et vous l’avez encore ? |
| – И думается, – отвечал князь, попрежнему с тихою и даже робкою улыбкой смотря на Аглаю; но тотчас же рассмеялся опять и весело посмотрел на нее. | – Je l’ai encore, répondit le prince, qui, après avoir regardé Aglaé avec le même sourire doux, voire timide, se mit à rire de nouveau en donnant à ses yeux une expression de gaîté. |
| – Скромно! – сказала Аглая, почти раздражаясь. | – Quelle modestie ! dit Aglaé à demi agacée. |
| – А какие однако же вы храбрые, вот вы смеетесь, а меня так все это поразило в его рассказе, что я потом во сне видел, именно эти пять минут видел… | – Et quel courage est le vôtre : vous riez et moi, j’ai été si frappé par le récit de cet homme que je l’ai revu en songe par la suite ; j’ai rêvé de ces cinq minutes… |
| Он пытливо и серьезно еще раз обвел глазами своих слушательниц. | De nouveau il promena sur son auditoire un regard sérieux et interrogateur. |
| – Вы не сердитесь на меня за что-нибудь? – спросил он вдруг, как бы в замешательстве, но однако же прямо смотря всем в глаза. | – Vous n’êtes pas fâchées contre moi ? demanda-t-il soudain avec un certain trouble, mais en les fixant droit dans les yeux. |
| – За что? – вскричали все три девицы в удивлении. | – Pourquoi ? s’écrièrent les trois jeunes filles avec surprise |
| – Да вот, что я все как будто учу… Все засмеялись. | – Mais parce que j’ai toujours l’air de vous faire la leçon. Toutes se mirent à rire. |
| – Если сердитесь, то не сердитесь, – сказал он, – я ведь сам знаю, что меньше других жил и меньше всех понимаю в жизни. Я, может быть, иногда очень странно говорю… | – Si vous êtes fâchées, cessez de l’être, dit-il. Je sais mieux que personne que j’ai moins vécu qu’un autre et que je comprends la vie moins que quiconque. Peut-être dis-je parfois des choses bien étranges… |
| И он решительно сконфузился. | Et il se troubla tout à fait. |
| – Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? – строго и привязчиво начала Аглая: – и не беспокойтесь, пожалуста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить. | – Si vous dites que vous avez été heureux, cela signifie que vous avez vécu, non pas moins, mais plus que les autres ; alors pourquoi biaiser et vous excuser ? fit Aglaé avec une raideur agressive. – Si vous avez l’air de nous faire la leçon, ne vous en tracassez pas ; cela ne vous confère aucune sorte de supériorité. Avec votre quiétisme, on peut remplir de bonheur une existence, durerait-elle cent années. Il suffit qu’on vous montre une exécution capitale, ou simplement le petit doigt : vous y trouverez matière à des déductions également louables et vous serez content. Il est facile de vivre dans ces conditions-là. |
| – За что ты все злишься, не понимаю, – подхватила генеральша, давно наблюдавшая лица говоривших, – и о чем вы говорите, тоже не могу понять. Какой пальчик и что за вздор? Князь прекрасно говорит, только немного грустно. Зачем ты его обескураживаешь? Он когда начал, то смеялся, а теперь совсем осовел. | – Pourquoi t’emportes-tu toujours ? Je ne le comprends pas, intervint la générale, qui observait depuis longtemps les physionomies de ceux qui parlaient. Je ne puis comprendre davantage ce que vous racontez. Qu’est-ce que c’est que ce petit doigt et toutes ces sornettes ? Le prince parle fort bien, quoique sur des sujets un peu tristes. Pourquoi le décourages-tu ? Au début il riait ; maintenant le voilà tout morose. |
| – Ничего, maman. – А жаль, князь, что вы смертной казни не видели, я бы вас об одном спросила. | – Ce n’est rien, maman. – C’est dommage, prince, que vous n’ayez pas vu d’exécution capitale ; je vous aurais posé une question. |
| – Я видел смертную казнь, – отвечал князь. | – Mais si, j’ai vu une exécution capitale, repartit le prince. |
| – Видели? – вскричала Аглая: – я бы должна была догадаться! Это венчает все дело. Если видели, как же вы говорите, что все время счастливо прожили? Ну, не правду ли я вам сказала? | – Vous en avez vu une ? s’écria Aglaé ; j’aurais dû m’en douter ! cela couronne tout. Si vous avez vu une exécution, comment pouvez-vous dire que vous avez toujours été heureux ? N’avais-je pas raison dans ce que je vous disais tout à l’heure ? |
| – А разве в вашей деревне казнят? – спросила Аделаида. | – On exécute donc dans votre village ? demanda Adélaïde. |
| – Я в Лионе видел, я туда с Шнейдером ездил, он меня брал. Как приехал, так и попал. | – Non ; j’ai vu cela à Lyon, où j’étais allé avec Schneider ; il m’y a conduit. À peine étions-nous arrivés que cette exécution a eu lieu. |
| – Что же, вам очень понравилось? Много назидательного? Полезного? – спрашивала Аглая. | – Et alors ? Cela vous a beaucoup plu ? Le spectacle était édifiant ? profitable ? questionna Aglaé. |
| – Мне это вовсе не понравилось, и я после того немного болен был, но признаюсь, что смотрел как прикованный, глаз оторвать не мог. | – Le spectacle ne m’a pas du tout plu et j’ai été un peu malade après l’avoir vu ; mais j’avoue que j’étais comme cloué sur place en le regardant ; je ne pouvais en détourner mes yeux. |
| – Я бы тоже глаз оторвать не могла, – сказала Аглая. | – J’aurais été dans le même cas, dit Aglaé. |
| – Там очень не любят, когда женщины ходят смотреть, даже в газетах потом пишут об этих женщинах. | – Là-bas on n’aime pas voir les femmes assister aux exécutions ; aussi les journaux signalent-ils celles qui y vont. |
| – Значит, коль находят, что это не женское дело, так тем самым хотят сказать (а, стало быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так же, конечно, думаете? | – En constatant que ce n’est pas l’affaire des femmes, on veut dire (et par conséquent justifier) que c’est celle des hommes. Tous mes compliments pour cette logique. Sans doute est-ce aussi la vôtre ? |
| – Расскажите про смертную казнь, – перебила Аделаида. | – Racontez-nous l’exécution que vous avez vue, interrompit Adélaïde. |
| – Мне бы очень не хотелось теперь… – смешался и как бы нахмурился князь. | – Je préférerais de beaucoup ne pas la raconter en ce moment, dit le prince troublé et quelque peu maussade. |
| – Вам точно жалко нам рассказывать, – кольнула Аглая. | – On dirait qu’il vous en coûte de nous faire ce récit, dit Aglaé d’un ton pointu. |
| – Нет, я потому, что я уже про эту самую смертную казнь давеча рассказывал. | -– Non ; mais je l’ai déjà fait tout à l’heure. |
| – Кому рассказывали? | – À qui ? |
| – Вашему камердинеру, когда дожидался… | – À votre domestique, tandis que j’attendais… |
| – Какому камердинеру? – раздалось со всех сторон. | – À quel domestique ? s’exclamèrent les quatre femmes. |
| – А вот что в передней сидит, такой с проседью, красноватое лицо; я в передней сидел, чтобы к Ивану Федоровичу войти. | – À celui qui se tient dans l’antichambre ; il est grisonnant avec une face rougeaude ; c’était pendant que j’attendais dans cette antichambre pour être introduit chez Ivan Fiodorovitch. |
| – Это странно, – заметила генеральша. | – C’est singulier, observa la générale. |
| – Князь – демократ, – отрезала Аглая, – ну, если Алексею рассказывали, нам уж не можете отказать. | – Le prince est démocrate, fit Aglaé sèchement. Allons, si vous avez raconté l’exécution à Alexis, vous ne pouvez pas refuser de nous la raconter. |
| – Я непременно хочу слышать, – повторила Аделаида. | – Je veux absolument l’entendre, répéta Adélaïde. |
| – Давеча, действительно, – обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), – действительно у меня мысль была, когда вы у меня сюжет для картины спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать лицо приговоренного за минуту до удара гильйотины, когда еще он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску. | Se tournant vers elle le prince s’anima de nouveau (il semblait porté à s’animer et prompt à entrer en confiance) : – En vérité, lorsque vous m’avez demandé tout à l’heure un sujet de tableau, l’idée m’est venue de vous proposer celui-ci : peindre le visage d’un condamné au moment où il va être guillotiné, quand il est déjà sur l’échafaud et attend qu’on l’attache à la bascule. |
| – Как лицо? Одно лицо? – спросила Аделаида: – странный будет сюжет, и какая же тут картина? | – Le visage ? rien que le visage ? demanda Adélaïde, quel étrange sujet, et quel tableau cela ferait ? |
| – Не знаю, почему же? – с жаром настаивал князь: – я в Базеле недавно одну такую картину видел. Мне очень хочется вам рассказать… Я когда-нибудь расскажу… очень меня поразила. | – Je ne sais. Pourquoi ne serait-ce pas un tableau comme les autres ? répliqua le prince avec feu. J’ai vu dernièrement à Bâle une œuvre dans ce genre. Je voudrais bien vous la décrire… Ce sera pour un autre jour… Elle m’a vivement frappé. |
| – О базельской картине вы непременно расскажете после, – сказала Аделаида, – а теперь растолкуйте мне картину из этой казни. Можете передать так, как вы это себе представляете? Как же это лицо нарисовать? Так, одно лицо? Какое же это лицо? | – Vous me parlerez plus tard du tableau de Bâle, dit Adélaïde ; cela ne fait pas de doute ; mais pour le moment il faut que vous m’indiquiez le tableau à tirer de cette exécution. Pouvez-vous décrire les choses telles que vous vous les représentez vous-même ? Comment peindre ce visage, et rien que ce visage ? Quelle expression lui donner ? |
| < < < | > > > |
| Двуязычный текст, подготовленный Akirill.com , размещенные на сайте Akirill.com 17 июня 2022 года. Каждую из книг (на французском или русском языках) можно забрать отдельно и повторно использовать в личных и некоммерческих целях. Они свободны от авторского права. При любом совместном использовании двух книг должно быть указано их происхождение https://www.Akirill.com | Texte bilingue préparé par Akirill.com , déposé sur le site Akirill.com le 17 juin 2022. Chacun des livres (russe ou français) peut être repris séparément et réutilisé à des fins personnelles et non commerciales. Ils sont libres de droits d’auteur. Toute utilisation des deux livres côte à côte doit mentionner leur origine https://www.Akirill.com |
L’Idiot, de Fédor Dostoïevski
| If you liked this page, don’t forget to like and share. Si vous avez aimé cette page, n’oublier pas d’aimer et de partager. |
| Subscribe to not miss anything Abonnez-vous pour ne rien manquer |
| Check out our latest posts |
| Découvrez nos derniers articles |
AKirill, Learn, apprenez, translation, traduction, livres bilingues, bilingual books 