Ce n’est pas une traduction mots a mots mais les livres dans les deux languages mis côte a côte. Vous pouvez le lire en Français, en russe ou parallèlement.
Это не дословный перевод, а книга Невский проспект на двух языках, вышедшие бок о бок. Вы можете прочитать его на французском, русском или на обоих языках.
Идиот. Роман Федора Достоевского
| Идиот. Роман Федора Достоевского | L’Idiot, de Fédor Dostoïevski |
| < < < | > > > |
| ЧАСТЬ ВТОРАЯ | DEUXIÈME PARTIE |
| Глава XII | Chapter XII |
| – Умру не позову никогда! Имя твое позабуду! Позабыла!! Она бросилась вон от князя. | – Je serais sur mon lit de mort que je ne t’appellerais pas ! J’oublierai ton nom. Je l’ai oublié. Elle s’écarta précipitamment du prince. |
| – Мне и без вас уже запрещено ходить к вам, – крикнул князь ей вслед. | – Avant vous, on m’avait déjà interdit d’aller vous voir ! lui cria-t-il. |
| – Что-о? Кто тебе запретил? | – Quoi ? Qui te l’a interdit ? |
| Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался было ответить; он почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился. | Elle fit une brusque volte-face, comme si on l’avait piquée avec une aiguille. Le prince hésitait à répondre, sentant qu’il avait lâché une parole inconsidérée. |
| – Кто запрещал тебе? – неистово крикнула Лизавета Прокофьевна. | – Qui te l’a interdit ? vociféra Elisabeth Prokofievna hors d’elle-même. |
| – Аглая Ивановна запрещает… | – C’est Aglaé Ivanovna qui me défend… |
| – Когда? Да го-во-ри же!!! | – Quand cela ? Parle, mais parle donc ! |
| – Давеча утром прислала, чтоб я никогда не смел к вам ходить. | – Ce matin, elle m’a fait savoir que je ne devais plus jamais mettre les pieds chez vous. |
| Лизавета Прокофьевна стояла как остолбенелая, но она соображала. | Elisabeth Prokofievna fut comme médusée ; cependant elle se mit à réfléchir. |
| – Что прислала? Кого прислала? Чрез мальчишку? На словах? – воскликнула она вдруг опять. | – Comment ! par qui te l’a-t-elle fait savoir ? Par le gamin ? De vive voix ? s’écria-t-elle soudain. |
| – Я записку получил, – сказал князь. | – J’ai reçu un billet, dit le prince. |
| – Где? Давай! Сейчас! | – Où est-il ? Donne-le ! Tout de suite ! |
| Князь подумал с минуту, однако же вынул из жилетного кармана небрежный клочок бумаги, на котором было написано: | Le prince, après s’être recueilli un instant tira de la poche de son gilet un méchant bout de papier sur lequel était écrit : |
| “Князь Лев Николаевич! Если, после всего, что было, вы намерены удивить меня посещением нашей дачи, то меня, будьте уверены, не найдете в числе обрадованных. Аглая Епанчина”. | « Prince Léon Nicolaïévitch, si, après tout ce qui s’est passé, vous avez l’intention de m’étonner en venant nous voir dans notre villa, soyez assuré que je ne serai pas de celles qui prendront plaisir à votre visite. – Aglaé Epantchine ». |
| Лизавета Прокофьевна обдумывала с минуту; потом вдруг бросилась к князю, схватила его за руку и потащила за собой. | Elisabeth Prokofievna resta un moment pensive, puis, se précipitant sur le prince, elle le prit par la main et l’entraîna avec elle. |
| – Сейчас! Иди! Нарочно сейчас, сию минуту! – вскричала она в припадке необычайного волнения и нетерпения. | – Tout de suite ! Viens ! À l’instant même ! s’écria-t-elle en proie à une agitation et à une impatience extrêmes. |
| – Но ведь вы меня подвергаете… | – Mais vous allez m’exposer à… |
| – Чему? невинный простофиля! точно даже и не мужчина! Ну, теперь я сама все увижу, своими глазами… | – À quoi ? Innocent ! Benêt ! C’est à croire que tu n’es même pas un homme ! Allons, je verrai tout moi-même par mes propres yeux… |
| – Да шляпу-то по крайней мере захватить дайте… | – Laissez-moi au moins prendre mon chapeau. |
| — Вот твоя мерзкая шляпенка, идем! Фасону даже не умел со вкусом выбрать!.. Это она… это она после давешнего… это с горячки, — бормотала Лизавета Прокофьевна, таща за собою князя и ни на минуту не выпуская его руки, — давеча я за тебя заступилась, сказала вслух, что дурак, потому что не идешь… иначе не написала бы такую бестолковую записку! Неприличную записку! | – Le voilà, ton sale chapeau ; allons ! tu n’es même pas fichu de t’en choisir un avec goût !… Elle a écrit cela… elle a écrit cela après la scène de tantôt… dans l’emportement, balbutia Elisabeth Prokofievna en entraînant le prince à sa suite et sans le lâcher une seconde. – Tantôt j’ai pris ton parti ; j’ai dit tout haut que tu étais un imbécile de ne pas venir… Sans cela elle n’aurait pas écrit un billet aussi sot, un billet aussi indécent ! |
| Неприличную благородной, воспитанной, умной, умной девушке!… Гм, — продолжала она, — уж конечно, самой досадно было, что ты не идешь, только не рассчитала, что так к идиоту писать нельзя, потому что буквально примет, как и вышло. Ты чего подслушиваешь? — крикнула она, спохватившись, что проговорилась. — Ей шута надо такого, как ты, давно не видала, вот она зачем тебя просит! И я рада, рада, что она теперь тебя на зубок подымет! Того ты и стоишь. А она умеет, о, как она умеет!… | Indécent de la part d’une jeune fille noble, bien élevée, intelligente, oui intelligente ! Hum ! continua-t-elle,… peut-être aussi est-elle dépitée que tu ne viennes pas ; c’est possible ; mais elle ne s’est pas avisée qu’on n’écrit pas ainsi à un idiot qui prend tout au pied de la lettre, comme c’est d’ailleurs arrivé. Pourquoi tends-tu l’oreille ? s’écria-t-elle en s’apercevant qu’elle en avait trop dit. – Il lui faut un bouffon dans ton genre ; il y a longtemps qu’elle n’en a pas eu ; voilà pourquoi elle te recherche ! Je suis ravie, oh mais ! ravie à la pensée qu’elle va te ridiculiser ! Tu ne l’as pas volé. Et elle est habile à ce jeu-là, ah ! cela oui !… |
| * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. * | TROISIÈME PARTIE |
| I. | I. |
| Поминутно жалуются, что у нас нет людей практических; что политических людей, например, много, генералов тоже много; разных управляющих, сколько бы ни понадобилось, сейчас можно найти каких угодно, – а практических людей нет. По крайней мере, все жалуются, что нет. Даже, говорят, прислуги на некоторых железных дорогах порядочной нет; администрации чуть-чуть сносной в какой-нибудь компании пароходов устроить, говорят, никак невозможно. Там, слышишь, на какой-нибудь новооткрытой дороге столкнулись или провалились на мосту вагоны; там, пишут, чуть не зазимовал поезд среди снежного поля: поехали на несколько часов, а пять дней простояли в снегу. | On déplore continuellement chez nous le manque de gens pratiques ; on dit qu’il y a, par exemple, pléthore d’hommes politiques ; qu’il y a également beaucoup de généraux ; que si l’on a besoin de gérants d’entreprises, quel que soit le nombre exigé, on en peut trouver immédiatement dans tous les genres ; mais des gens pratiques, on n’en rencontre point. Du moins, tout le monde se plaint de n’en point rencontrer. On va jusqu’à assurer que, sur certaines lignes de chemin de fer,les employés tant soit peu à leur affaire font totalement défaut ; on prétend qu’il est absolument impossible à une compagnie quelconque de navigation de disposer d’un personnel technique même passable. Tantôt on apprend que, sur une ligne récemment livrée à la circulation, des wagons se sont télescopés ou ont culbuté en passant un pont ; tantôt on écrit qu’un train est resté en panne au milieu d’un champ de neige et qu’il a failli n’en pouvoir démarrer de tout l’hiver, si bien que les voyageurs, qui croyaient ne s’absenter que pour quelques heures, sont restés cinq jours dans la neige. |
| Там, рассказывают, многие тысячи пудов товару гниют на одном месте по два и по три месяца, в ожидании отправки, а там, говорят (впрочем, даже и не верится), один администратор, то-есть какой-то смотритель, какого-то купеческого приказчика, пристававшего к нему с отправкой своих товаров, вместо отправки администрировал по зубам, да еще объяснил свой административный поступок тем, что он “погорячился”. | Tantôt l’on raconte que de nombreux milliers de pouds de marchandises pourrissent sur place pendant des deux ou trois mois, en attendant qu’on les achemine ; tantôt l’on rapporte (chose à peine croyable) qu’un administrateur, c’est-à-dire un surveillant, aurait, en guise de réponse, envoyé une gifle au commis d’un commerçant qui le pressait d’expédier ses marchandises et que, mis en demeure d’expliquer ce geste administratif, il a simplement déclaré avoir pris la mouche. |
| Кажется, столько присутственных мест в государственной службе, что и подумать страшно; все служили, все служат, все намерены служить, – так как бы, кажется, из такого материала не составить какой-нибудь приличной компанейской пароходной администрации? | Les bureaux sont si nombreux dans les services de l’État que l’on frémit en y pensant ; tout le monde a servi, sert et compte encore servir ; ne paraît-il pas invraisemblable que, d’une pareille pépinière de fonctionnaires, l’on ne puisse tirer un personnel convenable pour une société de navigation ? |
| На это дают иногда ответ чрезвычайно простой, – до того простой, что даже и не верится такому объяснению. Правда, говорят, у нас все служили или служат, и уже двести лет тянется это по самому лучшему немецкому образцу, от пращуров к правнукам, – но служащие-то люди и есть самые непрактические, и дошло до того, что отвлеченность и недостаток практического знания считался даже между самими служащими, еще недавно, чуть не величайшими добродетелями и рекомендацией. Впрочем, мы напрасно о служащих заговорили, мы хотели говорить собственно о людях практических. | À cette question on donne parfois une réponse excessivement simple, – si simple même qu’on a peine à l’admettre. On dit : il est exact que tout le monde a servi et sert encore dans notre pays ; cela dure en effet depuis deux cents ans, depuis le trisaïeul jusqu’à l’arrière-petit-fils, à l’imitation du meilleur des exemples donnés par les Allemands. Mais ce sont précisément les gens rompus au service qui sont les moins pratiques ; à tel point que l’esprit d’abstraction et l’absence de connaissance pratique passaient naguère encore, même parmi les fonctionnaires, pour une vertu éminente et un titre de recommandation. Au reste, à quoi bon parler des fonctionnaires quand, au fond, nous avions en vue les gens pratiques en général ? |
| Тут уж сомнения нет, что робость и полнейший недостаток собственной инициативы постоянно считался у нас главнейшим и лучшим признаком человека практического, – даже и теперь считается. Но зачем винить только себя, – если только считать это мнение за обвинение? Недостаток оригинальности и везде, во всем мире, спокон-века считался всегда первым качеством и лучшею рекомендацией человека дельного, делового и практического, и, по крайней мере, девяносто девять сотых людей (это-то уж по крайней мере) всегда состояли в этих мыслях, и только разве одна сотая людей постоянно смотрела и смотрит иначе. | Sous cette forme, la question n’est plus douteuse : la pusillanimité et la parfaite absence d’initiative personnelle ont toujours été considérées chez nous comme le principal et meilleur signe auquel on puisse reconnaître l’homme pratique ; même actuellement, on n’en juge pas autrement. Mais pourquoi n’en faire grief qu’à nous-mêmes, si toutefois grief il y a ? Le manque d’originalité a, de tous temps et en tous pays, passé pour la première qualité et la plus sûre introduction d’un individu capable, apte aux affaires et de sens pratique ; du moins les 99 % des hommes (au bas mot) ont toujours pensé ainsi, et 1 %, tout au plus, a toujours pensé et pense encore autrement. |
| Изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более как дураками, – это уж самое рутинное замечание, слишком всем известное. Если, например, в продолжение десятков лет все тащили свои деньги в ломбард и натащили туда миллиарды по четыре процента, то уж разумеется, когда ломбарда не стало, и все остались при собственной инициативе, то большая часть этих миллионов должна была непременно погибнуть в акционерной горячке и в руках мошенников, – и это даже приличием и благонравием требовалось. | Les inventeurs et les génies ont presque toujours été regardés par la société au début de leur carrière (et fort souvent jusqu’à la fin) comme de purs imbéciles ; cette observation est si banale qu’elle est devenue un lieu commun. Ainsi, par exemple, pendant des dizaines d’années, tout le monde a mis son argent au Lombard, en y accumulant des milliards à 4 %, le jour où le Lombard a cessé de fonctionner et où chacun s’est vu réduit à sa propre initiative, la plupart de ces millions se sont inévitablement volatilisés entre les mains des aigrefins dans une fièvre de spéculation, ceci étant l’aboutissement logique des convenances et des bonnes mœurs. |
| Именно благонравием; если благонравная робость и приличный недостаток оригинальности составляли у нас до сих пор, по общепринятому убеждению, неотъемлемое качество человека дельного и порядочного, то уж слишком непорядочно и даже неприлично было бы так слишком вдруг измениться. Какая, например, мать, нежно любящая свое дитя, не испугается и не заболеет от страха, если ее сын или дочь чуть-чуть выйдут из рельсов: “нет, уж лучше пусть будет счастлив и проживет в довольстве и без оригинальности”, думает каждая мать, закачивая свое дитя. | Je dis « des bonnes mœurs » parce que, du moment qu’une timidité de bon aloi et un manque pertinent d’originalité ont passé jusqu’ici, dans notre société, selon la conviction générale, pour la qualité inhérente à tout homme sérieux et comme il faut, il y aurait eu une extrême incohérence, voire de l’incongruité, à changer subitement de manière d’être. Quelle est, par exemple, la mère qui, par tendresse pour ses enfants, ne s’effraie pas à en tomber malade si elle voit son fils ou sa fille sortir tant soit peu des rails ? « Ah non ! pas d’originalité ! j’aime mieux qu’il soit heureux et vive dans l’aisance », pense chaque mère en dorlotant son enfant. |
| А наши няньки, закачивая детей, спокон-веку причитывают и припевают: “будешь в золоте ходить, генеральский чин носить!” Итак, даже у наших нянек чин генерала считался за предел русского счастья и, стало быть, был самым популярным национальным идеалом спокойного, прекрасного блаженства. И в самом деле: посредственно выдержав экзамен и прослужив тридцать пять лет, – кто мог у нас не сделаться наконец генералом и не скопить известную сумму в ломбарде? Таким образом, русский человек, почти безо всяких усилий, достигал, наконец, звания человека дельного и практического. | Quant à nos nounous, elles ont de tout temps bercé les enfants de leur sempiternel refrain : « tu seras entouré d’or et tu deviendras général ! » Ainsi nos bonnes elles-mêmes ont toujours considéré le titre de général comme la mesure extrême du bonheur russe ; c’est dire que ce grade passe pour l’idéal national le plus populaire et le symbole d’une charmante et quiète félicité. Et, de fait, quel était, en Russie, l’homme qui ne fût pas assuré d’atteindre un jour au rang de général et d’accumuler un certain pécule au Lombard, pour peu qu’il eût passé, les uns après les autres, les examens requis et servi l’État durant trente-cinq ans ? C’est ainsi que le Russe finissait par acquérir, presque sans effort, la réputation d’un homme capable et pratique. |
| В сущности, не сделаться генералом мог у нас один только человек оригинальный, другими словами, беспокойный. Может быть, тут и есть некоторое недоразумение; но говоря вообще, кажется, это верно, и общество наше было вполне справедливо, определяя свой идеал человека практического. Тем не менее мы все-таки наговорили много лишнего; хотели же собственно сказать несколько пояснительных слов о знакомом нам семействе Епанчиных. Эти люди, или по крайней мере наиболее рассуждающие члены в этом семействе, постоянно страдали от одного почти общего их фамильного качества, прямо противоположного тем добродетелям, о которых мы сейчас рассуждали выше. | Au fond, il n’y a qu’une catégorie d’hommes en Russie qui ne puissent arriver au généralat ; ce sont les esprits originaux, en d’autres termes les inquiets. Peut-être existe-t-il ici un malentendu ; mais, d’une manière générale, cette constatation paraît exacte et la société russe était parfaitement fondée à définir ainsi son idéal de l’homme pratique. Mais nous voici fort loin de notre sujet, qui était de donner quelques éclaircissements sur la famille des Epantchine. Les Epantchine, ou du moins les membres de cette famille les plus portés à la réflexion, souffraient d’un trait commun, qui était précisément l’opposé des qualités dont nous venons de parler. |
| Не понимая факта вполне (потому что его трудно понять), они все-таки иногда подозревали, что у них в семействе как-то все идет не так, как у всех. У всех гладко, у них шероховато; все катятся по рельсам, – они поминутно выскакивают из рельсов. Все поминутно и благонравно робеют, а они нет. Лизавета Прокофьевна, правда, слишком даже пугалась, но все-таки это была не та благонравная светская робость, по которой они тосковали. | Sans se rendre pleinement compte du fait (d’ailleurs difficile à saisir), ils soupçonnaient parfois que les choses n’allaient pas chez eux comme chez tout le monde. La voie, plane pour les autres, était pour eux hérissée d’aspérités ; le reste du monde glissait comme sur des rails, eux déraillaient à chaque instant. Chez les autres régnait une pusillanimité de bon aloi ; chez eux rien de pareil. Elisabeth Prokofievna était, il est vrai, sujette à des appréhensions démesurées mais qui n’avaient rien de commun avec cette timidité mondaine et bienséante dont ils s’affligeaient d’être exempts. |
| Впрочем, может быть, только одна Лизавета Прокофьевна и тревожилась: девицы были еще молоды, – хотя народ очень проницательный и иронический, а генерал хоть и проницал (не без туготы впрочем), но в затруднительных случаях говорил только: гм! и в конце концов возлагал все упования на Лизавету Прокофьевну. Стало быть, на ней и лежала ответственность. И не то чтобы, например, семейство это отличалось какою-нибудь собственною инициативой или выпрыгивало из рельсов по сознательному влечению к оригинальности, что было бы уж совсем неприлично. | Peut-être du reste était-elle la seule à s’en faire du mauvais sang. Les demoiselles, bien qu’encore jeunes, étaient déjà douées d’un esprit frondeur et très perspicace ; quant au général, il pénétrait le fond des choses (non sans une certaine lenteur), mais, dans les cas embarrassants, il se bornait à faire : « hum ! » et finissait par s’en remettre entièrement à Elisabeth Prokofievna, si bien que toute la responsabilité retombait sur celle-ci. On ne pouvait néanmoins pas dire que cette famille se distinguât à un degré quelconque par une initiative propre, ni qu’elle se laissât égarer par un penchant conscient à l’originalité, ce qui eût été la dernière des inconvenances. |
| О, нет! Ничего этого, по-настоящему, не было, то-есть никакой сознательно-поставленной цели, а все-таки, в конце концов, выходило так, что семейство Епанчиных, хотя и очень почтенное, было все же какое-то не такое, каким следует быть вообще всем почтенным семействам. В последнее время Лизавета Прокофьевна стала находить виноватою во всем одну себя и свой “несчастный” характер, – отчего и увеличились ее страдания. Она сама поминутно честила себя “глупою, неприличною чудачкой” и мучилась от мнительности, терялась беспрерывно, не находила выхода в каком-нибудь самом обыкновенном столкновении вещей и поминутно преувеличивала беду. | Oh ! non. Il n’y avait en vérité rien de semblable, rien qui impliquât de sa part une préméditation ; et cependant, au bout du compte, cette famille, toute respectable qu’elle fût, n’était pas exactement ce qu’elle aurait dû être pour répondre à la définition courante de la famille respectable. Dans les derniers temps, Elisabeth Prokofievna avait cru découvrir que c’était elle seule et son « malheureux » caractère qui étaient cause de cette anomalie, et cette découverte n’avait fait qu’accroître ses tourments. Elle se reprochait à tout moment sa « sotte et inconvenante extravagance » ; angoissée de défiance, elle perdait sans cesse la tête, ne trouvait pas d’issue aux moindres complications et mettait toujours les choses au pis. |
| Еще в начале нашего рассказа мы упомянули, что Епанчины пользовались общим и действительным уважением. Даже сам генерал Иван Федорович, человек происхождения темного, был бесспорно и с уважением принят везде. Уважения он и заслуживал, во-первых, как человек богатый и “не последний”, и во-вторых, как человек вполне порядочный, хотя и не далекий. Но некоторая тупость ума, кажется, есть почти необходимое качество если не всякого деятеля, то по крайней мере всякого серьезного наживателя денег. | Dès le début de notre récit nous avons dit que les Epantchine jouissaient d’une considération unanime et effective. Le général Ivan Fiodorovitch lui-même, malgré son origine obscure, était reçu partout avec une indubitable déférence. Il méritait d’ailleurs cette déférence, d’abord parce qu’il n’était pas le « premier venu » et avait de la fortune, ensuite parce qu’il était galant homme, sans avoir pour cela inventé la poudre. Mais une certaine épaisseur d’esprit est, paraît-il, une qualité presque indispensable sinon à tout homme mêlé aux affaires, ou moins à tout profiteur sérieux. |
| Наконец генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел молчать и в то же время не давать наступать себе на ногу, – и не по одному своему генеральству, а и как честный и благородный человек. Важнее всего было то, что он был человек с сильною протекцией. Что же касается до Лизаветы Прокофьевны, то она, как уже объяснено выше, была и роду хорошего, хотя у нас на род смотрят не очень, если при этом нет необходимых связей. | Enfin il avait de bonnes manières ; il était modeste et savait se taire, sans toutefois se laisser marcher sur le pied ; il ne tenait pas seulement son rang, mais se comportait encore en homme au cœur bien placé. Et, ce qui est plus, il était puissamment protégé. Quant à Elisabeth Prokofievna, elle était, comme nous l’avons dit, d’une bonne famille. La naissance ne pèse pas lourd dans notre pays, si elle ne se double pas des relations indispensables ; |
| Но у ней оказались наконец и связи; ее уважали и наконец полюбили такие лица, что после них, естественно, все должны были ее уважать и принимать. Сомнения нет, что семейные мучения ее были неосновательны, причину имели ничтожную и до смешного были преувеличены; но если у кого бородавка на носу или на лбу, то ведь так и кажется, что всем только одно было и есть на свете, чтобы смотреть на вашу бородавку, над нею смеяться и осуждать вас за нее, хотя бы вы при этом открыли Америку. | ces relations, elle avait fini par les avoir aussi. On la respectait et elle avait réussi à gagner l’affection de gens à l’exemple desquels tout le monde devait nécessairement la révérer et la recevoir. Il est superflu d’ajouter que ses chagrins de famille nereposaient sur rien, ou se rapportaient à des causes insignifiantes ridiculement exagérées. Il est vrai que, si vous avez une verrue sur le nez ou sur le front, vous vous imaginez toujours que tout le monde ne pense qu’à la regarder, à en rire et à vous critiquer, quand bien même vous auriez découvert l’Amérique. |
| Сомнения нет и в том, что в обществе Лизавету Прокофьевну действительно почитали “чудачкой”; но при этом уважали ее бесспорно: а Лизавета Прокофьевна стала не верить, наконец, и в то, что ее уважают, – в чем и была вся беда. Смотря на дочерей своих, она мучилась подозрением, что беспрерывно чем-то вредит их карьере, что характер ее смешон, неприличен и невыносим, за что, разумеется, беспрерывно обвиняла своих же дочерей и Ивана Федоровича и по целым дням с ними ссорилась, любя их в то же время до самозабвения и чуть не до страсти. | Il n’est pas douteux, non plus, qu’en société Elisabeth Prokofievna passait positivement pour une « originale » a, sans d’ailleurs que cela diminuât en rien le respect dont on l’entourait ; mais elle avait fini par douter de ce respect, et là était son malheur. Quand elle regardait ses filles, elle se représentait avec douleur que son caractère ridicule, inconvenant et insupportable nuisait en quelque sorte à leur établissement ; et, en bonne logique, c’était à celles-ci et à Ivan Fiodorovitch qu’elle s’en prenait, se querellant avec eux durant des journées entières, sans cesser de les aimer jusqu’à l’abnégation et presque jusqu’à la passion. |
| Всего более мучило ее подозрение, что и дочери ее становятся такие же точно “чудачки”, как и она, и что таких девиц, как они, в свете не бывает, да и быть не должно. “Нигилистки растут, да и только!” говорила она про себя поминутно. В последний год и особенно в самое последнее время эта грустная мысль стала все более и более в ней укрепляться. “Во-первых, зачем они замуж не выходят?” спрашивала она себя поминутно. “Чтобы мать мучить, – в этом они цель своей жизни видят, и это, конечно, так, потому что все это новые идеи, все это проклятый женский вопрос! Разве не вздумала было Аглая назад тому полгода обрезывать свои великолепные волосы? (Господи, да у меня даже не было таких волос в мое время!) Ведь уж ножницы были в руках, ведь уж на коленках только отмолила ее!.. | Elle était surtout tourmentée à la pensée que ses filles, elles aussi, devenaient des « originales » comme elle-même et qu’il n’existait ni ne devait exister dans le monde de jeunes personnes dans leur genre. « Ce sont de vraies nihilistes en herbe ! » se répétait-elle à tout bout de champ. Depuis un an et surtout dans les tout derniers temps cette triste pensée s’était enracinée de plus en plus profondément dans son esprit. « Et d’abord pourquoi ne se marient-elles pas ? », se demandait-elle. « C’est pour tourmenter leur mère ; voilà le but de leur existence ; d’ailleurs rien d’étonnant à cela ; c’est la conséquence des idées nouvelles et surtout de cette maudite question féminine ! Aglaé n’a-t-elle pas imaginé, il y a six mois, de couper sa magnifique chevelure ? (Mon Dieu ! mais je n’en avais même pas une aussi belle dans mon jeune temps !) Elle avait déjà les ciseaux en main ; il a fallu que je la supplie à genoux pour qu’elle renonce à sa lubie… |
| Ну, эта, положим, со злости делала, чтобы мать измучить, потому что девка злая, самовольная, избалованная, но, главное, злая, злая, злая! Но разве эта толстая Александра не потянулась за ней тоже свои космы обрезывать, и уже не по злости, не по капризу, а искренно, как дура, которую Аглая же и убедила, что без волос ей спать будет покойнее и голова не будет болеть? И сколько, сколько, сколько, – вот уже пять лет, – было у них женихов? И право же были люди хорошие, даже прекраснейшие люди случались! Чего же они ждут, чего не идут? Только чтобы матери досадить, – больше нет никакой причины! Никакой! Никакой!” | Et encore ! admettons que celle-là ait voulu se tondre par malice, rien que pour faire enrager sa mère, car, c’est une fille méchante, volontaire, gâtée, mais surtout méchante, oui, méchante ! Mais est-ce que ma grosse Alexandra n’a pas été sur le point de l’imiter et de se couper les cheveux ? Chez elle, ce n’était pas de la malice ni du caprice, mais de la simplicité ; Aglaé avait fait accroire à cette sotte qu’en se rasant la tête elle dormirait mieux et n’aurait plus de migraines ! Et Dieu sait combien de partis convenables se sont présentés à elles depuis cinq ans ! Il y en a eu qui étaient vraiment très bien, même magnifiques ! Qu’attendent-elles donc, et pourquoi ne se marient-elles pas, si ce n’est pour fâcher leur mère ? Elles n’ont pas, absolument pas, d’autre raison ! » |
| Наконец взошло было солнце и для ее материнского сердца; хоть одна дочь, хоть Аделаида будет наконец пристроена: “Хоть одну с плеч долой”, говорила Лизавета Прокофьевна, когда приходилось выражаться вслух (про себя она выражалась несравненно нежнее). И как хорошо и как прилично обделалось все дело; даже в свете с почтением заговорили. | Mais voilà qu’enfin un beau jour avait lui pour son cœur de mère ; une de ses filles, ne fût-ce qu’Adélaïde, allait être casée. « Une de moins sur les bras ! », disait-elle quand elle avait l’occasion de s’exprimer à haute voix (mais dans son for intérieur elle trouvait des termes bien plus tendres). La chose s’était si bien arrangée, et si convenablement ! Même dans le monde, on en avait parlé avec considération. |
| Человек известный, князь, с состоянием, человек хороший и ко всему тому пришелся ей по сердцу, чего уж, кажется, лучше? Но за Аделаиду она и прежде боялась менее, чем за других дочерей, хотя артистические ее наклонности и очень иногда смущали беспрерывно сомневающееся сердце Лизаветы Прокофьевны. “Зато характер веселый, и при этом много благоразумия, – не пропадет, стало быть, девка”, утешалась она в конце концов. За Аглаю она более всех пугалась. Кстати сказать, насчет старшей, Александры, Лизавета Прокофьевна и сама не знала как быть: пугаться за нее или нет? | Le prétendant était un homme connu, un prince ; il avait de la fortune, un bon caractère et, par surcroît, il avait gagné sa sympathie ; que pouvait-on désirer de mieux ? Au reste, l’avenir d’Adélaïde lui avait toujours inspiré moins d’appréhension que celui de ses autres filles, bien que les goûts artistiques de la puînée eussent parfois jeté un trouble profond dans son cœur torturé par un doute perpétuel. « En revanche elle a l’humeur gaie, et avec cela beaucoup de bon sens ; donc elle réussira ! » concluait-elle par manière de consolation. C’était surtout pour Aglaé qu’elle craignait. Pour Alexandra, l’aînée, elle ne savait pas au juste elle-même si elle devait ou non s’inquiéter. |
| То казалось ей, что уж совсем “пропала девка”; двадцать пять лет, – стало быть и останется в девках. И “при такой красоте”!.. Лизавета Прокофьевна даже плакала за нее по ночам, тогда как в те же самые ночи Александра Ивановна спала самым спокойным сном. “Да что же она такое, – нигилистка или просто дура?” – Что не дура, – в этом, впрочем, и у Лизаветы Прокофьевны не было никакого сомнения: она чрезвычайно уважала суждения Александры Ивановны и любила с нею советоваться. | Tantôt il lui semblait que « cette fille n’avait plus d’avenir » ; elle avait vingt-cinq ans, elle resterait vieille fille. « Et belle comme elle l’est ! » Elle allait jusqu’à pleurer pendant des nuits entières en pensant à Alexandra, tandis que celle-ci passait ces mêmes nuits à dormir du sommeil le plus paisible. « Mais qu’est-elle donc après tout ? Est-ce une nihiliste ou tout simplement une sotte ? » Qu’elle ne fût pas sotte, Elisabeth Prokofievna le savait de reste, car elle prisait fort les raisonnements d’Alexandra et la consultait volontiers. |
| Но что “Мокрая курица” – в этом сомнения нет никакого: “спокойна до того, что и растолкать нельзя! Впрочем, и “мокрые курицы” не спокойны, – фу! Сбилась я с ними совсем!” У Лизаветы Прокофьевны была какая-то необъяснимая сострадательная симпатия к Александре Ивановне, больше даже чем к Аглае, которая была ее идолом. Но желчные выходки (чем, главное, и проявлялись ее материнские заботливость и симпатия), задирания, такие названия, как “мокрая курица”, только смешили Александру. | Mais, à n’en pas douter, c’était une poule mouillée : « Elle est si calme qu’il n’y a pas moyen de la dégeler ! Il est vrai qu’il y a aussi des poules mouillées qui manquent de calme. Ah ! elles me font perdre la tête ! » Elle éprouvait pour Alexandra un sentiment de tendre et d’indéfinissable compassion, plus vif même que celui que lui inspirait Aglaé, qui pourtant était son idole. Mais ses humeurs atrabilaires (qui étaient la principale manifestation de sa sollicitude maternelle et de son affection), ainsi que ses apostrophes mortifiantes, comme celle de « poule mouillée », n’avaient d’autre effet que de faire sourire Alexandra. |
| Доходило иногда до того, что самые пустейшие вещи сердили Лизавету Прокофьевну ужасно и выводили из себя. Александра Ивановна любила, например, очень подолгу спать и видела обыкновенно много снов; но сны ее отличались постоянно какою-то необыкновенною пустотой и невинностью, – семилетнему ребенку впору; так вот, даже эта невинность снов стала раздражать почему-то мамашу. Раз Александра Ивановна увидала во сне девять куриц, и из-за этого вышла формальная ссора между нею и матерью, – почему? трудно и объяснить. Раз, только один раз, удалось ей увидать во сне нечто как будто оригинальное, – она увидала монаха, одного, в темной какой-то комнате, в которую она все пугалась войти. | Parfois les choses les plus futiles l’exaspéraient et la mettaient hors d’elle. Par exemple, Alexandra Ivanovna aimait à dormir longtemps et faisait habituellement beaucoup de rêves ; mais ces rêves se distinguaient toujours par une rare insignifiance ; ils étaient aussi innocents que ceux d’un enfant de sept ans ; or, cette innocence même irritait, on ne sait trop pourquoi, sa maman. Un jour elle vit en songe neuf poules ; il en résulta une véritable brouille entre elle et sa mère ; pour quelle raison ? on serait en peine de le dire. Une fois, une seule fois, il lui était arrivé de faire un rêve tant soit peu original ; elle avait vu un moine seul dans une sorte de chambre obscure, où elle avait eu peur de pénétrer ; |
| Сон был тотчас же передан с торжеством Лизавете Прокофьевне двумя хохотавшими сестрами; но мамаша опять рассердилась и всех трех обозвала дурами. “Гм! спокойна, как дура, и ведь уж совершенно “мокрая курица”, растолкать нельзя, а грустит, совсем иной раз грустно смотрит! О чем она горюет, о чем?” Иногда она задавала этот вопрос и Ивану Федоровичу, и, по обыкновению своему, истерически, грозно, с ожиданием немедленного ответа. Иван Федорович гумкал, хмурился, пожимал плечами и решал наконец, разводя свои руки: | ses deux sœurs en rirent aux éclats et s’empressèrent d’aller triomphalement raconter ce rêve à Elisabeth Prokofievna. La maman se fâcha de nouveau et les traita toutes les trois de « pécores ». – « Hum ! pensa-t-elle, elle est apathique comme une bête ; c’est tout à fait une « poule mouillée » ; pas moyen de la dégourdir. Et puis elle est triste ; son regard se voile parfois de mélancolie. D’où provient son chagrin ? » Quelquefois elle posait cette question à Ivan Fiodorovitch ; elle le faisait, selon son habitude, avec un air hagard et sur un ton menaçant qui exigeait une réponse immédiate. Le général grommelait hum ! hum ! fronçait les sourcils, haussait les épaules et finissait par déclarer en écartant les bras : |
| – Мужа надо! | – Il lui faut un mari ! |
| – Только дай ей бог не такого, как вы, Иван Федорыч, – разрывалась, наконец, как бомба, Лизавета Прокофьевна; – не такого в своих суждениях и приговорах, как вы, Иван Федорыч, не такого грубого грубияна, как вы, Иван Федорыч… | – Dieu veuille du moins qu’il ne soit pas comme vous, Ivan Fiodorovitch ! répliquait Elisabeth Prokofievna en éclatant comme une bombe. – Je souhaite qu’il ne vous ressemble ni dans ses raisonnements ni dans ses jugements, Ivan Fiodorovitch ! bref, que ce ne soit pas un rustre comme vous, Ivan Fiodorovitch !… |
| Иван Федорович спасался немедленно, а Лизавета Прокофьевна успокоивалась после своего разрыва. Разумеется, в тот же день к вечеру она неминуемо становилась необыкновенно внимательна, тиха, ласкова и почтительна к Ивану Федоровичу, к “грубому своему грубияну” Ивану Федоровичу, к доброму и милому, обожаемому своему Ивану Федоровичу, потому что она всю жизнь любила и даже влюблена была в своего Ивана Федоровича, о чем отлично знал и сам Иван Федорович и бесконечно уважал за это свою Лизавету Прокофьевну. | Le général prenait aussitôt la tangente et Elisabeth Prokofievna se calmait après son éclat. Bien entendu, le soir même, elle ne manquait pas de se montrer d’une prévenance inaccoutumée ; elle témoignait de la douceur, de l’affabilité et de la déférence à Ivan Fiodorovitch, à son « rustre » d’Ivan Fiodorovitch, à son bon, son cher, son adorable Ivan Fiodorovitch. Car elle l’avait aimé toute sa vie, et aimé d’amour, ce que savait fort bien ce même Ivan Fiodorovitch qui manifestait en retour à son Elisabeth Prokofievna une considération sans bornes. |
| Но главным и постоянным мучением ее была Аглая. | Mais le principal, le perpétuel tourment de celle-ci était Aglaé. |
| “Совершенно, совершенно как я, мой портрет во всех отношениях, – говорила про себя Лизавета Прокофьевна, – самовольный, скверный бесенок! Нигилистка, чудачка, безумная, злая, злая, злая! О, господи, как она будет несчастна!” | « Elle est tout à fait comme moi ; c’est mon portrait sous tous les rapports, se disait-elle ; un méchant petit démon autoritaire ! Nihiliste, extravagante, écervelée et méchante, méchante, méchante ! Oh ! mon Dieu ! comme elle sera malheureuse ! » |
| Но, как мы уже сказали, взошедшее солнце все было смягчило и осветило на минуту. Был почти месяц в жизни Лизаветы Прокофьевны, в который она совершенно было отдохнула от всех беспокойств. По поводу близкой свадьбы Аделаиды заговорили в свете и об Аглае, и при этом Аглая держала себя везде так прекрасно, так ровно, так умно, так победительно, гордо немножко, но ведь это к ней так идет! Так ласкова, так приветлива была целый месяц к матери! (“Правда, этого Евгения Павловича надо еще очень, очень рассмотреть, раскусить его надо, да и Аглая, кажется, не очень-то больше других его жалует!”) Все-таки стала вдруг такая чудная девушка, – и как она хороша, боже, как она хороша, день ото дня лучше! и вот… | Cependant, le soleil s’était levé et avait, comme nous l’avons dit, tout adouci et éclairé, du moins pour un moment. Il y eut dans la vie d’Elisabeth Prokofievna presque un mois entier pendant lequel elle se remit de toutes ses angoisses. À propos du prochain mariage d’Adélaïde on commença à parler aussi d’Aglaé dans le monde. Celle-ci se tenait partout si gentiment ! Elle avait autant de tact que d’esprit ; son petit air conquérant rehaussé d’un brin de fierté lui seyait si bien ! Depuis un grand mois elle s’était montrée si caressante et si prévenante pour sa nièce ! (« Vraiment il faut encore bien examiner cet Eugène Pavlovitch ; il faut le comprendre ; d’autant qu’Aglaé ne semble pas lui marquer plus de bienveillance qu’aux autres ! ») Mais elle est devenue soudain une si charmante et si belle jeune fille ! Dieu ! qu’elle est belle ! Elle embellit chaque jour davantage ! Et voilà… |
| И вот только что показался этот скверный князишка, этот дрянной идиотишка, и все опять взбаламутилось, все в доме вверх дном пошло! | Et voilà qu’il a suffi que ce méchant petit prince, ce piètre idiot se montre pour que tout soit de nouveau bouleversé et mis sens dessus dessous dans la maison ! |
| Что же, однако, случилось? | Que s’était-il donc passé ? |
| Для других бы ничего не случилось, наверно. Но тем-то и отличалась Лизавета Прокофьевна, что в комбинации и в путанице самых обыкновенных вещей, сквозь присущее ей всегда беспокойство, – она успевала всегда разглядеть что-то такое, что пугало ее иногда до болезни, самым мнительным, самым необъяснимым страхом, а, стало быть, и самым тяжелым. Каково же ей было, когда вдруг теперь, сквозь всю бестолочь смешных и неосновательных беспокойств, действительно стало проглядывать нечто как будто и в самом деле важное, нечто как будто и в самом деле стоившее и тревог, и сомнений, и подозрений. | Pour toute autre personne qu’Elisabeth Prokofievna, rien assurément. Mais celle-ci se singularisait précisément en ceci : la combinaison et l’enchaînement des événements les plus ordinaires causaient à son esprit toujours inquiet des frayeurs d’autant plus pénibles qu’elles étaient plus imaginaires et plus inexplicables. Elle en tombait parfois malade. On peut se figurer ce qu’elle dut éprouver lorsqu’au milieu d’un tas de ridicules et chimériques alarmes surgit un incident qui paraissait revêtir une réelle gravité et justifiait positivement le trouble, le doute et la défiance. |
| “И как смели, как смели мне это проклятое анонимное письмо написать про эту тварь, что она с Аглаей в сношениях?” думала Лизавета Прокофьевна всю дорогу, пока тащила за собой князя, и дома, когда усадила его за круглым столом, около которого было в сборе все семейство; “как смели подумать только об этом? Да я бы умерла со стыда, если бы поверила хоть капельку, или Аглае это письмо показала! Этакие насмешки на нас, на Епанчиных! | Mais comment a-t-on osé m’écrire cette maudite lettre anonyme qui prétend que cette créature est en relations avec Aglaé ? pensa Elisabeth Prokofievna tout le long du chemin, tandis qu’elle emmenait le prince, puis chez elle, quand elle l’eut fait asseoir à la table ronde autour de laquelle était réunie toute la famille. – Comment a-t-on pu même avoir cette idée-là ? Je mourrais de honte si j’en croyais un seul mot, ou si je montrais cette lettre à Aglaé ! Se moquer ainsi de nous, les Epantchine ! |
| И все, все чрез Ивана Федорыча, все чрез вас, Иван Федорыч! Ах, зачем не переехали на Елагин: я ведь говорила, что на Елагин! Это, может быть, Варька письмо написала, я знаю, или, может быть… во всем, во всем Иван Федорыч виноват! Это над ним эта тварь эту штуку выкинула, в память прежних связей, чтобы в дураки его выставить, точно так, как прежде над ним, как над дураком, хохотала, за нос водила, когда еще он ей жемчуги возил… | Et tout cela à cause d’Ivan Fiodorovitch ; tout cela à cause de vous, Ivan Fiodorovitch ! Ah ! pourquoi ne sommes-nous pas allés habiter notre villa d’Iélaguine? J’avais bien dit qu’il fallait aller à Iélaguine ! Peut-être est-ce Barbe qui a écrit cette lettre ; oui, je le sais, ou bien peut-être… Tout cela, c’est la faute d’Ivan Fiodorovitch ! Cette créature a imaginé de lui jouer un pareil tour en souvenir de relations anciennes, afin de le mettre dans une posture ridicule ; cela rappelle le temps où il lui portait des perles tandis qu’elle se gaussait de lui et le menait par le bout du nez comme un imbécile… |
| А в конце концов все-таки мы замешаны, все-таки дочки ваши замешаны, Иван Федорыч, девицы, барышни, лучшего общества барышни, невесты; они тут находились, тут стояли, все выслушали, да и в истории с мальчишками тоже замешаны, радуйтесь, тоже тут были и слушали! Не прощу же, не прощу же я этому князишке, никогда не прощу! И почему Аглая три дня в истерике, почему с сестрами чуть не перессорилась, даже с Александрой, у которой всегда целовала руки, как у матери – так уважала? | Mais à la fin du compte, nous voilà compromises nous aussi ; oui,Ivan Fiodorovitch, elles sont compromises, vos filles, les demoiselles du meilleur monde, des jeunes filles à marier ; elles étaient présentes, elles sont restées là, elles ont tout entendu, elles ont même été mêlées à l’histoire de ces garnements ; soyez content ! là aussi elles étaient présentes et elles ont entendu. Je ne pardonnerai jamais à ce misérable petit prince ; jamais je ne lui pardonnerai ! Et pourquoi Aglaé est-elle depuis trois jours si nerveuse ? Pourquoi est-elle à demi brouillée avec ses sœurs, même avec Alexandra, à qui elle baisait toujours les mains comme à une mère, tant elle la révérait ? |
| Почему она три дня всем загадки загадывает? Что тут за Гаврила Иволгин? Почему она вчера и сегодня Гаврилу Иволгина хвалить принималась и расплакалась? Почему про этого проклятого “рыцаря бедного” в этом анонимном письме упомянуто, тогда как она письмо от князя даже сестрам не показала? И почему… зачем, зачем я к нему, как угорелая кошка, теперь прибежала, и сама же его сюда притащила? Господи, с ума я сошла, что я теперь наделала! С молодым человеком про секреты дочери говорить, да еще… да еще про такие секреты, которые чуть не самого его касаются! Господи, хорошо еще, что он идиот и… и… друг дома! | Pourquoi pose-t-elle depuis trois jours des énigmes à tout le monde ? Que vient faire ici Gabriel Ivolguine ? Pourquoi, hier et aujourd’hui, s’est-elle mise à faire son éloge et à éclater en sanglots ? Pourquoi le billet anonyme parle-t-il de ce maudit « chevalier pauvre », alors qu’elle n’a pas même montré à ses sœurs la lettre du prince ? Et pourquoi… me suis-je précipitée chez lui comme une folle et l’ai-je traîné moi-même ici ? Mon Dieu, j’ai perdu la tête ; qu’est-ce que je viens de faire ? Comment ai-je pu parler avec un jeune homme des secrets de ma fille, surtout… lorsque ces secrets le concernaient ou presque ? Mon Dieu, c’est heureux qu’il soit idiot et… et… ami de la maison. |
| Только неужели ж Аглая прельстилась на такого уродика! Господи, что я плету! Тьфу! Оригиналы мы… под стеклом надо нас всех показывать, меня первую, по десяти копеек за вход. Не прощу я вам этого, Иван Федорыч, никогда не прощу! И почему она теперь его не шпигует? Обещалась шпиговать, и вот не шпигует! Вон – вон, во все глаза на него смотрит, молчит, не уходит, стоит, а сама же не велела ему приходить… Он весь бледный сидит. И проклятый, проклятый этот болтун Евгений Павлыч, всем разговором один завладел! Ишь разливается, слова вставить не дает. Я бы сейчас про все узнала, только бы речь навести…” | Mais se peut-il qu’Aglaé se soit entichée d’un pareil avorton ? Seigneur, qu’est-ce que je dis là ? Fi ! Nous sommes des originaux… on devrait nous mettre sous verre et nous montrer tous, à commencer par moi, pour dix kopeks d’entrée. Je ne vous pardonnerai pas cela, Ivan Fiodorovitch, jamais je ne vous le pardonnerai ! Et pourquoi ne le malmène-t-elle pas ? Elle avait promis de le malmener, et elle n’en fait rien ! Tenez, elle le dévore des yeux, elle reste muette et ne se décide pas à s’éloigner. Et pourtant c’est elle-même qui lui a défendu de revenir… Quant à lui, il est tout pâle. Et ce maudit bavard d’Eugène Pavlovitch qui accapare toute la conversation ! Devant son flux de paroles personne ne peut placer un mot. Je tirerais tout au clair si je pouvais seulement amener l’entretien… » |
| Князь и действительно сидел, чуть не бледный, за круглым столом и, казалось, был в одно и то же время в чрезвычайном страхе и, мгновениями, в непонятном ему самому и захватывающем душу восторге. | Assis à la table ronde, le prince avait en effet l’air assez pâle. Il paraissait dominé par un sentiment d’extrême frayeur, auquel se mêlait, par instant, une sorte d’extase, incompréhensible pour lui-même, qui envahissait son âme. |
| О, как он боялся взглянуть в ту сторону, в тот угол, откуда пристально смотрели на него два знакомые черные глаза, и в то же самое время как замирал он от счастия, что сидит здесь опять между ними, услышит знакомый голос – после того, что она ему написала. “Господи, что-то она скажет теперь!” Сам он не выговорил еще ни одного слова и с напряжением слушал “разливавшегося” Евгения Павловича, который редко бывал в таком довольном и возбужденном состоянии духа, как теперь, в этот вечер. | Combien il redoutait de glisser un regard oblique vers ce coin, où une paire d’yeux noirs bien connus le fixait ! Pourtant il se pâmait de bonheur à la pensée de se retrouver dans cette famille et d’entendre une voix familière, et cela après ce qu’elle lui avait écrit. « Mon Dieu, que va-t-elle dire maintenant ? » Il n’avait pas encore desserré les dents et prêtait grande attention aux propos d’Eugène Pavlovitch qui « parlait d’abondance », se sentant ce soir-là en proie à un accès exceptionnel de contentement et d’effusion. |
| Князь слушал его и долго не понимал почти ни слова. Кроме Ивана Федоровича, который не возвращался еще из Петербурга, все были в сборе. Князь Щ. был тоже тут. Кажется, сбирались немного погодя, до чаю, идти слушать музыку. Теперешний разговор завязался, повидимому, до прихода князя. Скоро проскользнул на террасу вдруг откуда-то явившийся Коля. “Стало быть, его принимают здесь попрежнему”, подумал князь про себя. | Il l’écouta longtemps sans comprendre, autant dire, un mot à ce qu’il disait. La famille était au complet, à l’exception d’Ivan Fiodorovitch qui n’était pas encore revenu de Pétersbourg. Le prince Stch… était au nombre des assistants qui avaient apparemment l’intention d’aller un peu plus tard, avant le thé, écouter de la musique. La conversation roulait sur un sujet qui semblait avoir été mis sur le tapis avant l’arrivée du prince. Bientôt Kolia surgit, on ne sait d’où, sur la terrasse. « Tiens ! on continue à le recevoir comme par le passé ! » pensa le prince. |
| Дача Епанчиных была роскошная дача, во вкусе швейцарской хижины, изящно убранная со всех сторон цветами и листьями. Со всех сторон ее окружал небольшой, но прекрасный цветочный сад. Сидели все на террасе, как и у князя; только терраса была несколько обширнее и устроена щеголеватее. | La résidence des Epantchine était une magnifique villa, construite dans le style des chalets suisses. Elle était aménagée avec goût et entourée de fleurs et de verdure qui composaient des parterres de modeste dimension, mais ravissants. Toute la société était réunie sur la terrasse, comme chez le prince, mais ici la terrasse était un peu plus étendue et plus agréablement disposée. |
| Тема завязавшегося разговора, казалось, была немногим по сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не все понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила, слушала и упорно молчала. | Le sujet de la conversation n’avait pas l’air d’être du goût de tout le monde. L’entretien avait débuté, selon toute conjecture, par une discussion assez âpre, et il aurait certainement dérivé sur un autre objet si Eugène Pavlovitch n’avait pas affecté de s’entêter sur la même question sans faire cas de l’impression produite. L’apparition du prince semblait l’avoir excité davantage. Elisabeth Prokofievna s’étaite renfrognée bien qu’elle ne comprît pas tout ce qui se disait. Aglaé ne s’en allait pas, assise à l’écart, presque dans un coin, elle écoutait et gardait un silence obstiné. Akirill.com |
| – Позвольте, – с жаром возражал Евгений Павлович, – я ничего и не говорю против либерализма. Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадется или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм нападаю, и опять-таки повторяю, что за то собственно и нападаю на него, что русский либерал не есть русский либерал, а есть не русский либерал. Дайте мне русского либерала, и я его сейчас же при вас поцелую. | – Permettez, répliquait avec feu Eugène Pavlovitch, – je n’ai rien contre le libéralisme ! Le libéralisme n’est pas un mal ; il fait partie intégrante d’un ensemble qui, sans lui, se décomposerait et dépérirait. Il a les mêmes droits à l’existencee que le conservatisme le plus pur. Mais je critique le libéralisme russe et je vous répète que, si je le combats, c’est parce que le libéral russe est un libéral qui n’a rien de russe. Montrez-moi un libéral qui soit russe et je l’embrasserai aussitôt devant vous. |
| – Если только он захочет вас целовать, – сказала Александра Ивановна, бывшая в необыкновенном возбуждении. Даже щеки ее разрумянились более обыкновенного. | – À supposer qu’il veuille bien vous embrasser, dit Alexandra Ivanovna qui était particulièrement nerveuse et dont les joues étaient plus colorées qu’à l’ordinaire. |
| “Ведь вот, – подумала про себя Лизавета Прокофьевна, – то спит да ест, не растолкаешь, а то вдруг подымется раз в год и заговорит так, что только руки на нее разведешь”. | « En voilà une – pensa Elisabeth Prokofievna – que rien n’émeut et qui ne pense qu’à dormir et à manger ; mais, une fois l’an, elle a de ces réparties qui vous déconcertent. » |
| Князь заметил мельком, что Александре Ивановне, кажется, очень не нравится, что Евгений Павлович говорит слишком весело, говорит на серьезную тему и как будто горячится, а в то же время как будто и шутит. | Le prince observa incidemment qu’Alexandra Ivanovna paraissait fort mécontente de voir Eugène Pavlovitch traiter un sujet sérieux sur un ton aussi badin, et affecter en même temps l’emportement et la plaisanterie. |
| – Я утверждал сейчас, только что пред вашим приходом, князь, – продолжал Евгений Павлович, – что у нас до сих пор либералы были только из двух слоев, прежнего помещичьего (упраздненного) и семинарского. А так как оба сословия обратились наконец в совершенные касты, в нечто совершенно от нации особливое, и чем дальше, тем больше, от поколения к поколению, то, стало быть, и все то, что они делали и делают, было совершенно не национальное… | – Je soutenais il y a un moment, avant votre arrivée, prince, – continua Eugène Pavlovitch, – que l’on n’a connu jusqu’ici en Russie que deux sortes de libéraux issus, les uns de la classe (abolie) des « pomiestchik », les autres de celle des séminaristes. Or, comme ces deux classes ont fini par se transformer en castes complètement isolées de la nation et que leur isolement s’accentue d’une génération à l’autre, il s’ensuit que tout ce que les libéraux ont fait ou font ne présente aucun caractère national… |
| – Как? Стало быть, все что сделано – все не русское? – возразил князь Щ. | – Comment cela ? Alors ce qu’ils ont fait n’a rien de russe ? répliqua le prince Stch… |
| – Не национальное; хоть и по-русски, но не национальное; и либералы у нас не русские, и консерваторы не русские, все… И будьте уверены, что нация ничего не признает из того, что сделано помещиками и семинаристами, ни теперь, ни после… | – Rien de national, en tout cas. Même si leur œuvre est russe, elle n’est pas nationale. Nos libéraux, d’ailleurs, n’ont rien de russe, absolument rien… Vous pouvez être assuré que la nation ne reconnaîtra ni maintenant ni plus tard ce qui aura été fait par les « pomiestchik » et les séminaristes… |
| – Вот это хорошо! Как можете вы утверждать такой парадокс, если только это серьезно? Я не могу допустить таких выходок насчет русского помещика; вы сами русский помещик, – горячо возражал князь Щ. | – C’est du propre ! Comment pouvez-vous soutenir un pareil paradoxe, si toutefois vous parlez sérieusement ? Je ne puis laisser passer de semblables sorties sur les pomiestchik russes. Vous êtes vous-même un pomiestchik russe, riposta le prince Stch, en s’échauffant. |
| – Да ведь я и не в том смысле о русском помещике говорю, как вы принимаете. Сословие почтенное, хоть по тому уж одному, что я к нему принадлежу; особенно теперь, когда оно перестало существовать… | – Mais je ne parle pas du pomiestchik russe dans le sens où vous paraissez l’entendre. C’est une classe honorable, ne serait-ce que pour la raison que j’en fais partie. Surtout maintenant qu’elle a cessé d’exister… |
| – Неужели и в литературе ничего не было национального? – перебила Александра Ивановна. | – Est-il bien vrai que, même en littérature, nous n’ayons rien eu de national ? interrompit Alexandra Ivanovna. |
| – Я в литературе не мастер, но и русская литература, по-моему, вся не русская, кроме разве Ломоносова, Пушкина и Гоголя. | – Je ne suis pas très ferré sur la littérature, mais, à mon sens, la littérature russe elle-même n’a rien de russe, exception faite, peut-être, de Lomonossov, de Pouchkine et de Gogol. |
| – Во-первых, это не мало, а во-вторых, один из народа, а другие два – помещики, – засмеялась Аделаида. | – Hé mais ! c’est déjà quelque chose ; et puis, si l’un de ces auteurs était un enfant du peuple, les deux autres étaient des pomiestchik, dit Adélaïde en riant. |
| – Точно так, но не торжествуйте. Так как этим только троим до сих пор из всех русских писателей удалось сказать каждому нечто действительно свое, свое собственное, ни у кого не заимствованное, то тем самым эти трое и стали тотчас национальными. | – C’est exact, toutefois ne vous dépêchez pas de triompher. Jusqu’à présent ces trois auteurs sont les seuls qui aient réussi à dire quelque chose qui ne soit pas emprunté, mais tiré de leur propre fonds. |
| Кто из русских людей скажет, напишет или сделает что-нибудь свое, свое неотъемлемое и незаимствованное, тот неминуемо становится национальным, хотя бы он и по-русски плохо говорил. Это для меня аксиома. | Qu’un Russe quelconque dise, écrive ou fasse quelque chose de véritablement personnel, quelque chose qui soit bien de lui et ne constitue ni une imitation ni un emprunt, il devient nécessairement national, lors même qu’il baragouinerait. Je pose ceci en axiome. |
| Но мы не об литературе начали говорить, мы заговорили о социалистах, и чрез них разговор пошел; ну, так я утверждаю, что у нас нет ни одного русского социалиста; нет и не было, потому что все наши социалисты тоже из помещиков или семинаристов. Все наши отъявленные, афишованные социалисты, как здешние, так и заграничные, больше ничего как либералы из помещиков времен крепостного права. | Toutefois, ce n’est pas de littérature que nous avons commencé à parler, mais des socialistes ; c’est à propos de ceux-ci que la discussion s’est engagée. Or, j’affirmais que nous n’avons pas eu et n’avons pas un seul socialiste russe. Pourquoi ? Parce que tous nos socialistes sont sortis, eux aussi, de la classe des pomiestchik ou de celle des séminaristes. Tous nos socialistes déclarés, ceux qui s’affichent comme tels, soit dans le pays, soit à l’étranger, ne sont que des libéraux sortis du rang des pomiestchik au temps du servage. |
| Что вы смеетесь? Дайте мне их книги, дайте мне их учения, их мемуары, и я, не будучи литературным критиком, берусь написать вам убедительнейшую литературную критику, в которой докажу ясно как день, что каждая страница их книг, брошюр, мемуаров написана прежде всего прежним русским помещиком. Их злоба, негодование, остроумие – помещичьи (даже до-Фамусовские!); их восторг, их слезы, настоящие, может быть, искренние слезы, но – помещичьи! Помещичьи или семинарские… Вы опять смеетесь, и вы смеетесь, князь? Тоже не согласны? | Pourquoi riez-vous ? Montrez-moi leurs livres, montrez-moi leurs doctrines, leurs mémoires ; sans être un critique professionnel, je m’engage à vous écrire la plus probante des thèses littéraires pour vous démontrer clair comme le jour que chaque page de leurs livres, de leurs brochures et de leurs mémoires est avant tout l’œuvre d’un ci-devant pomiestchik russe. Leur fiel, leur indignation, leur humour sentent le pomiestchik (et même d’un type aussi suranné que celui de Famoussov) ; leurs enthousiasmes, leurs larmes, de vraies larmes, sont peut-être sincères, mais ce sont des enthousiasmes et des larmes de pomiestchik ! De pomiestchik ou de séminariste… Vous riez encore ? Vous aussi, prince, vous riez ? Vous n’êtes donc pas de mon avis ? |
| Действительно, все смеялись, усмехнулся и князь. | Il est de fait que le rire était général. Le prince lui-même souriait. |
| – Я так прямо не могу еще сказать, согласен я или не согласен, – произнес князь, вдруг перестав усмехаться и вздрогнув с видом пойманного школьника, – но уверяю вас что слушаю вас с чрезвычайным удовольствием… | – Je ne saurais encore vous dire catégoriquement si je suis oui ou non de votre avis, articula le prince qui, cessant soudain de sourire, avait sursauté comme un écolier pris en faute, – mais je vous assure que je prends un plaisir extrême à vous écouter… |
| Говоря это, он чуть не задыхался, и даже холодный пот выступил у него на лбу. Это были первые слова, произнесенные им с тех пор, как он тут сидел. Он попробовал было оглянуться кругом, но не посмел; Евгений Павлович поймал его жест и улыбнулся. | On aurait dit qu’il étouffait en prononçant ces mots ; une sueur froide perlait sur son front. C’étaient les premières paroles qu’il proférait depuis qu’il était là. Il fut tenté de jeter un coup d’œil autour de lui, mais n’osa point. Eugène Pavlovitch surprit son geste et sourit. |
| – Я вам, господа, скажу факт, – продолжал он прежним тоном, то-есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, – факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе и даже одному себе; по крайней мере, об этом не было еще нигде сказано или написано. В факте этом выражается вся сущность русского либерализма того рода, о котором я говорю. Akirill.com | – Je vous citerai un fait, messieurs, poursuivit-il sur le même ton d’emportement et de chaleur affectés, où perçait l’envie de rire même de sa propre faconde, – un fait que je crois avoir eu le mérite de découvrir et d’observer ; du moins n’en a-t-on parlé ni écrit nulle part jusqu’ici. Ce fait définit toute l’essence du libéralisme russe tel que je le montre. |
| Во-первых, что же, и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так? Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то-есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. | Et d’abord, qu’est le libéralisme en général, sinon la tendance à dénigrer (à tort ou à raison, c’est une autre affaire) l’ordre des choses existant ? C’est bien cela ? Maintenant, le fait que j’ai observé est le suivant : le libéralisme russe ne s’attaque pas à un ordre de chose établi ; ce qu’il vise, c’est l’essence de la vie nationale ; c’est cette vie elle-même et non les institutions, c’est la Russie et non l’organisation russe. Le libéral dont je vous parle va jusqu’à renier la Russie elle-même ; autrement dit il hait et frappe sa propre mère. Tout incident malheureux, tout échec pour la Russie le porte à rire et lui inspire de la joie, ou peu s’en faut. Coutumes populaires,histoire de Russie, tout cela lui est odieux. |
| Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные, и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова “любовь к отечеству” стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное. | Sa seule excuse, s’il en a une, c’est qu’il ne se rend pas compte de ce qu’il fait et qu’il prend sa russophobie pour le libéralisme le plus fécond. (Combien de libéraux ne rencontre-t-on pas chez nous qui se font applaudir par les autres et qui sont peut-être, au fond et à leur insu, les plus ineptes, les plus obtus, et les plus pernicieux des conservateurs ! La haine de la Russie était considérée naguère comme le véritable amour de la patrie par certains libéraux qui se targuaient de voir plus clairement que les autres en quoi doit consister cet amour. Mais avec le temps on est devenu plus explicite ; désormais l’expression même d’« amour de la patrie est regardée comme inconvenante, en sorte que la notion qui y correspond a été proscrite comme nuisible et vide de sens. |
| Факт этот верный, я стою за это и… надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно; но факт этот в то же время и такой, которого нигде и никогда, спокон-веку и ни в одном народе, не бывало и не случалось, а, стало быть, факт этот случайный и может пройти, я согласен. Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это все объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, – тем, что русский либерал есть покамест еще нерусский либерал; больше ничем, по-моему. | Je donne ce fait pour certain. Il fallait bien se décider à dire la vérité en toute simplicité et sincérité ; nous sommes ici en présence d’un phénomène auquel on ne trouve de précédent en aucun temps et en aucun lieu. Aucun siècle, aucun peuple n’en a jamais offert d’exemple. Ce qui signifie qu’il est accidentel et peut, par conséquent, n’être qu’éphémère ; je n’en disconviens pas. Mais, de libéral qui haïsse sa propre patrie, on n’en peut trouver nulle part ailleurs. Comment expliquer que le cas se soit présenté dans notre pays si ce n’est par la raison que j’ai énoncée tout à l’heure, à savoir que le libéral russe est jusqu’ici un libéral qui n’a rien de russe ? Je n’aperçois pas de meilleure explication. |
| – Я принимаю все, что ты сказал, за шутку, Евгений Павлыч, – серьезно возразил князь Щ. | – Je prends tout ce que tu viens de dire pour une plaisanterie, Eugène Pavlovitch, répliqua gravement le prince Stch… |
| – Я всех либералов не видала и судить не берусь, – сказала Александра Ивановна, – но с негодованием вашу мысль выслушала: вы взяли частный случай и возвели в общее правило, а стало быть, клеветали. | – Je n’ai pas vu tous les libéraux et je ne m’érige pas en juge, dit Alexandra Ivanovna, mais j’ai été indigné en écoutant votre exposé : partant d’un cas particulier, vous avez généralisé et vous êtes ainsi tombé dans la calomnie. |
| – Частный случай? А-а! Слово произнесено, – подхватил Евгений Павлович. – Князь, как вы думаете: частный это случай или нет? | – Un cas particulier ? Ah ! voilà bien le mot que j’attendais ! S’agit-il ou non d’un cas particulier ? riposta Eugène Pavlovitch. – Prince, qu’en pensez-vous ? S’agit-il ou non d’un cas particulier ? |
| – Я тоже должен сказать, что я мало видел и мало был… с либералами, – сказал князь, – но мне кажется, что вы, может быть, несколько правы, и что тот русский либерализм, о котором вы говорили, действительно отчасти наклонен ненавидеть самую Россию, а не одни только ее порядки вещей. Конечно, это только отчасти… конечно, это никак не может быть для всех справедливо… | – Je dois avouer, moi aussi, que j’ai peu d’expérience et que je n’ai guère fréquenté… les libéraux, dit le prince. Mais il me semble que vous avez peut-être raison et que ce libéralisme russe dont vous avez parlé est, de fait, enclin à haïr la Russie pour elle-même et non pas seulement pour le régime qui y est en vigueur. Certes, cela n’est vrai qu’en partie… on ne saurait en bonne justice étendre ce reproche à tous les libéraux… |
| Он замялся и не докончил. Несмотря на все волнение свое, он был чрезвычайно заинтересован разговором. В князе была одна особенная черта, состоявшая в необыкновенной наивности внимания, с каким он всегда слушал что-нибудь его интересовавшее, и ответов, какие давал, когда при этом к нему обращались с вопросами. В его лице и даже в положении его корпуса как-то отражалась эта наивность, эта вера, не подозревающая ни насмешки, ни юмора. Но хоть Евгений Павлович и давно уже обращался к нему не иначе как с некоторою особенною усмешкой, но теперь, при ответе его, как-то очень серьезно посмотрел на него, точно совсем не ожидал от него такого ответа. | Il resta court. En dépit de toute son émotion, il avait suivi la conversation avec un extrême intérêt. Un de ses traits caractéristiques était l’air de profonde naïveté avec lequel il écoutait les sujets qui sollicitaient son attention. Cette naïveté se retrouvait dans les réponses qu’il faisait à ceux qui le questionnaient sur ces mêmes sujets. Elle s’exprimait sur son visage et même dans ses attitudes ; elle y révélait une foi à l’abri des atteintes de la raillerie et de l’humour. Eugène Pavlovitch avait pris depuis longtemps l’habitude de ne s’adresser à lui qu’avec un petit sourire de circonstance. Mais cette fois, en entendant sa réponse, il le regarda, comme pris au dépourvu, avec beaucoup de gravité. |
| – Так… вот вы как однако странно, – проговорил он, – и вправду, вы серьезно отвечали мне, князь? | – Ah çà ! vous me surprenez, proféra-t-il. Voyons, prince, m’avez-vous répondu sérieusement ? |
| – Да разве вы не серьезно спрашивали? – возразил тот в удивлении. | – Votre question n’était-elle pas sérieuse ? repartit le prince avec étonnement. |
| Все засмеялись. | Un rire général accueillit ces paroles. |
| – Верьте ему, – сказала Аделаида, – Евгений Павлыч всегда и всех дурачит! Если бы вы знали, о чем он иногда пресерьезно рассказывает! | – Ayez donc confiance en Eugène Pavlovitch, dit Adélaïde ; il a la manie de la mystification ! Si vous saviez quelles questions il est parfois capable de débattre sérieusement ! |
| – По-моему, это тяжелый разговор, и не заводить бы его совсем, – резко заметила Александра, – хотели идти гулять… | – M’est avis que cette conversation est pénible et qu’il aurait mieux valu ne pas l’engager, observa Alexandra d’un ton cassant. – On avait projeté une promenade… |
| – И пойдемте, вечер прелестный! – вскричал Евгений Павлыч; – но чтобы доказать вам, что в этот раз я говорил совершенно серьезно, и главное, чтобы доказать это князю (вы, князь, чрезвычайно меня заинтересовали, и клянусь вам, что я не совсем еще такой пустой человек, каким непременно должен казаться, – хоть я и в самом деле пустой человек!), и… если позволите, господа, я сделаю князю еще один последний вопрос, из собственного любопытства, им и кончим. | – Allons, la soirée est superbe ! s’écria Eugène Pavlovitch. Mais je tiens à vous prouver que, cette fois-ci, j’ai parlé très sérieusement. Je veux surtout le démontrer au prince (vous m’avez vivement intéressé, prince, et je vous jure que je suis moins frivole que j’en ai l’air, bien qu’à vrai dire, la frivolité soit mon défaut). Aussi poserai-je au prince, avec la permission de l’assistance, une dernière question pour satisfaire ma curiosité personnelle, après quoi nous en resterons là. |
| Этот вопрос мне, как нарочно, два часа тому назад пришел в голову (видите, князь, я тоже иногда серьезные вещи обдумываю); я его решил, но посмотрим, что скажет князь. Сейчас сказали про “частный случай”. Словцо это очень у нас знаменательное, его часто слышишь. Недавно все говорили и писали об этом ужасном убийстве шести человек этим… молодым человеком, и о странной речи защитника, где говорится, что при бедном состоянии преступника ему естественно должно было придти в голову убить этих шесть человек. | Cette question m’est, comme par un fait exprès, venue à l’esprit il y a deux heures (vous voyez, prince, qu’il m’arrive aussi de penser à des choses sérieuses). Je lui ai trouvé une solution, mais nous allons voir ce qu’en dira le prince. On parlait, il ya un moment, de « cas particulier ». Cette locution joue un grand rôle dans notre société, qui aime à l’employer. Dernièrement, un attentat épouvantablee a défrayée la presse et l’opinion : il s’agissait de six personnes assassinées par un jeune homme. On a beaucoup parlé alors de l’étrange plaidoirie de l’avocat qui a déclaré que, le meurtrier se trouvant dans la misère, l’idée de tuer ces six personnes avait dû lui venir naturellement à l’esprit. |
| Это не буквально, но смысл, кажется, тот, или подходит к тому. По-моему личному мнению, защитник, заявляя такую странную мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь, какую только можно сказать в наше время. Ну, так как по-вашему будет: это извращение понятий и убеждений, эта возможность такого кривого и замечательного взгляда на дело, есть ли это случай частный, или общий? | Ce ne sont pas les termes dont il s’est servi, mais le sens est, je crois, à peu près celui-là. Je pense que le défenseur, en émettant une idée aussi singulière, croyait sincèrement s’inspirer des plus hautes conceptions de notre siècle en fait de libéralisme, d’humanitarisme et de progrès. Eh bien, qu’en pensez-vous ? Faut-il voir un cas particulier ou un phénomène général dans une pareille dépravation de l’intelligence et de la conscience, dans une perversion aussi caractérisée du jugement ? |
| Все захохотали. | Tout le monde s’esclaffa. |
| – Частный, разумеется, частный, – засмеялись Александра и Аделаида. | – C’est un cas particulier, cela va de soi, firent Alexandra et Adélaïde en riant. |
| – И позволь опять напомнить, Евгений Павлыч, – прибавил князь Ц., – что шутка твоя слишком уже износилась. | – Permets-moi de te rappeler, Eugène Pavlovitch, dit le prince Stch…, que ton badinage commence à perdre de son sel. |
| – Как вы думаете, князь? – не дослушал Евгений Павлович, поймав на себе любопытный и серьезный взгляд князя Льва Николаевича. – Как вам кажется: частный это случай, или общий? Я, признаюсь, для вас и выдумал этот вопрос. | – Qu’en pensez-vous, prince ? poursuivit Eugène Pavlovitch qui n’avait pas écouté cette réflexion et sentait peser sur lui le regard grave et scrutateur du prince Léon Nicolaïévitch. Que vous en semble ? Un cas particulier ou un phénomène général ? J’avoue avoir imaginé cette question à votre intention. |
| – Нет, не частный, – тихо, но твердо проговорил князь. | – Non, ce n’est pas un cas particulier, dit le prince doucement mais avec fermeté. |
| – Помилуйте, Лев Николаевич, – с некоторою досадой вскричал князь Щ., – разве вы не видите, что он вас ловит; он решительно смеется и именно вас предположил поймать на зубок. | – Allons, Léon Nicolaïévitch, s’exclama le prince Stch… avec un certain dépit, ne voyez-vous pas qu’il vous tend un piège ? Il est évident qu’il se moque et vous prend comme tête de Turc. |
| – Я думал, что Евгений Павлыч говорил серьезно, – покраснел князь и потупил глаза. | – Je pensais qu’il parlait sérieusement, dit le prince en rougissant ; et il baissa les yeux. |
| – Милый князь, – продолжал князь Щ., – да вспомните, о чем мы с вами говорили один раз, месяца три тому назад; мы именно говорили о том, что в наших молодых новооткрытых судах можно указать уже на столько замечательных и талантливых защитников! А сколько в высшей степени замечательных решений присяжных? Как вы сами радовались, и как я на вашу радость тогда радовался… мы говорили, что гордиться можем… А эта неловкая защита, этот странный аргумент, конечно, случайность, единица между тысячами. | – Mon cher prince, reprit le prince Stch…, rappelez-vous donc l’entretien que nous avons eu il y a trois mois. Nous constations justement que, bien que de création récente, nos jeunes tribunaux avaient déjà révélé des avocats remarquables et pleins de talent. Et combien de verdicts dignes d’éloges ont été rendus par nos jurys d’assises. J’étais alors si heureux de vous voir vous réjouir de ce progrès… Nous convenions que nous avions lieu d’être fiers… Cette plaidoirie maladroite, et cet étrange argument ne sont certainement qu’un accident, un cas sur mille. |
| Князь Лев Николаевич а подумал, но с самым убежденным видом, хотя тихо и даже как будто робко выговаривая, ответил: | Le prince Léon Nicolaïévitch réfléchit un instant, puis répondit de l’accent le plus convaincu, quoique sans élever le ton et avec une nuance de timidité dans la voix : |
| – Я только хотел сказать, что искажение идей и понятий (как выразился Евгений Павлыч) встречается очень часто, есть гораздо более общий, чем частный случай, к несчастию. И до того, что если б это искажение не было таким общим случаем, то, может быть, не было бы и таких невозможных преступлений, как эти… | – J’ai seulement voulu dire que cette dépravation des idées et de l’intelligence (pour me servir de l’expression d’Eugène Pavlovitch) se rencontre très fréquemment et constitue, hélas ! beaucoup plus un phénomène général qu’un cas particulier. Si elle n’était pas si commune, on ne verrait peut-être pas de crimes inimaginables comme ces… |
| – Невозможных преступлений? Но уверяю же вас, что точно такие же преступления и, может быть, еще ужаснее, и прежде бывали, и всегда были, и не только у нас, но и везде, и, по-моему, еще очень долго будут повторяться. Разница в том, что у нас прежде было меньше гласности, а теперь стали вслух говорить и даже писать о них, потому-то и кажется, что эти преступники теперь только и появились. Вот в чем ваша ошибка, чрезвычайно наивная ошибка, князь, уверяю вас, – насмешливо улыбнулся князь Щ. | – Des crimes inimaginables ? Mais je vous assure que les crimes d’autrefois étaient tout aussi monstrueux et peut-être encore plus atroces. Il y en a toujours eu, non seulement dans notre pays, mais partout, et je crois qu’il s’en commettra pendant bien longtemps encore. La différence réside en ceci qu’autrefois il n’y avait pas chez nous une si grande publicité ; à présent la presse et l’opinion s’en emparent ; de là l’impression que nous sommes en présence d’un phénomène nouveau. C’est votre erreur, votre très naïve erreur, prince ; vous pouvez m’en croire, conclut le prince Stch…, avec un sourire moqueur. |
| – Я сам знаю, что преступлений и прежде было очень много, и таких же ужасных; я еще недавно в острогах был, и с некоторыми преступниками и подсудимыми мне удалось познакомиться. Есть даже страшнее преступники, чем этот, убившие по десяти человек, совсем не раскаиваясь. Но я вот что заметил при этом: что самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то-есть по совести считает, что он не хорошо поступил, хоть и безо всякого раскаяния. | – Je sais parfaitement, dit le prince, que les crimes étaient autrefois tout aussi nombreux et tout aussi effroyables. J’ai visité des prisons, il n’y a pas longtemps, et j’ai eu l’occasion de faire la connaissance de quelques condamnés et inculpés. Il y a même des criminels plus monstrueux que ceux dont nous avons parlé. Il y en a qui, ayant tué une dizaine de personnes, ne ressentent pas l’ombre d’un remords. Mais voici ce que j’ai observé : le scélérat le plus endurci et le plus dénué de remords se sent cependant criminel, c’est-à-dire que, dans sa conscience, il se rend compte qu’il a mal agi, bien qu’il n’éprouve aucun repentir. |
| И таков всякий из них; а эти ведь, о которых Евгений Павлыч заговорил, не хотят себя даже считать преступниками и думают про себя, что право имели и… даже хорошо поступили, то-есть почти ведь так. Вот в этом-то и состоит, по-моему, ужасная разница. И заметьте, все это молодежь, то-есть именно такой возраст, в котором всего легче и беззащитнее можно подпасть под извращение идей. | Et c’était le cas de tous ces prisonniers. Mais les criminels dont parle Eugène Pavlovitch ne veulent même plus se considérer comme tels ; dans leur for intérieur, ils estiment qu’ils ont eu le droit pour eux et qu’ils ont bien agi ou peu s’en faut. Il y a là, à mon sens, une terrible différence. Et remarquez que ce sont tous des jeunes gens, c’est-à-dire que leur âge est celui où l’homme est le plus désarmé contre l’influence des idées démoralisantes. |
| Князь Щ. уже не смеялся и с недоумением выслушал князя. Александра Ивановна, давно уже хотевшая что-то заметить, замолчала, точно какая-то особенная мысль остановила ее. Евгений же Павлович смотрел на князя в решительном удивлении и на этот раз уже безо всякой усмешки. | Le prince Stch… avait cessé de rire et écoutait le prince d’un air perplexe. Alexandra Ivanovna, qui avait depuis longtemps une remarque à placer, garda le silence comme si une considération particulière l’eût retenue. Quant à Eugène Pavlovitch, il regardait le prince avec une surprise manifeste et, cette fois, sans la moindre ironie. |
| – Да вы что так на него удивляетесь, государь мой, – неожиданно вступилась Лизавета Прокофьевна, – что он, глупее вас что ли, что не мог по-вашему рассудить? | – Mais qu’avez-vous, mon cher monsieur, à le fixer avec cet air ébahi ? intervint soudain Elisabeth Prokofievna. – Vous le croyiez donc plus bête que vous et incapable de raisonner à votre manière ? |
| – Нет-с, я не про то, – сказал Евгений Павлович, – но только как же вы, князь (извините за вопрос), если вы так это видите и замечаете, то как же вы (извините меня опять) в этом странном деле… вот что на-днях было… Бурдовского, кажется… как же вы не заметили такого же извращения идей и нравственных убеждений? Точь-в-точь ведь такого же! Мне тогда показалось, что вы совсем не заметили? | – Non, madame, je ne croyais pas cela, fit Eugène Pavlovitch ; mais une chose m’étonne, prince (excusez ma question) ? si vous saisissez et pénétrez ainsi le sens de ce problème, comment avez-vous pu (encore une fois, excusez-moi), dans cette étrange affaire, il y a quelques jours… l’affaire Bourdovski, si je ne me trompe… comment, dis-je, avez-vous pu remarquer la même dépravation des idées et du sens moral ? Le cas était cependant identique. J’ai cru observer à ce moment-là que vous ne vous en aperceviez pas du tout. |
| – А вот что, батюшка. – разгорячилась Лизавета Прокофьевна, – мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, – помнишь, Александра? – и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать. | – Eh ! sachez, mon cher monsieur, dit en s’échauffant Elisabeth Prokofievna, que, si nous tous qui sommes ici l’avons remarqué et avons tiré de notre sagacité un sentiment de supériorité sur le prince, c’est cependant lui qui a reçu aujourd’hui une lettre de l’un des compagnons de Bourdovski, le plus marquant, celui qui avait la figure bourgeonnée ; tu te rappelles, Alexandra ? Dans cette lettre, il lui demande pardon – à sa manière naturellement – et déclare avoir rompu avec le camarade qui lui avait monté la tête ce jour-là ; tu te souviens, Alexandra ? Et il ajoute que c’est maintenant au prince qu’il accorde le plus de confiance. Aucun de nous n’a encore reçu une lettre pareille, bien que nous soyons habitués à traiter de haut son destinataire. |
| – А Ипполит тоже переехал к нам сейчас на дачу! – крикнул Коля. | – Et Hippolyte aussi a déménagé pour venir s’installer chez nous ! s’écria Kolia. |
| – Как! уже здесь? – встревожился князь. | – Comment ! Il est déjà ici ? demanda le prince, non sans une certaine inquiétude. |
| – Только что вы ушли с Лизаветой Прокофьевной, – и пожаловал; я его перевез! | – Il est arrivé aussitôt après votre départ avec Elisabeth Prokofievna. C’est moi qui l’ai amené en voiture. |
| – Ну бьюсь же об заклад, – так и вскипела вдруг Лизавета Прокофьевна, совсем забыв, что сейчас же князя хвалила, – об заклад бьюсь, что он ездил вчера к нему на чердак и прощения у него на коленях просил, чтоб эта злая злючка удостоила сюда переехать. Ездил ты вчера? Сам ведь признавался давеча. Так или нет? Стоял ты на коленках или нет? | Oubliant tout à fait qu’elle venait de faire l’éloge du prince, Elisabeth Prokofievna partit comme une soupe au lait. – Je parie qu’il est monté hier dans le grenier de ce mauvais garnement pour lui demander pardon à genoux et venir s’installer ici ! As-tu été le voir hier ? Tu l’as toi-même avoué ce tantôt. Y es-tu allé oui ou non ? T’es-tu mis à genoux, oui ou non ? |
| – Совсем не стоял, – крикну и Коля, – а совсем напротив: Ипполит у князя руку вчера схватил и два раза поцеловал, я сам видел, тем и кончилось все объяснение, кроме того, что князь просто сказал, что ему легче будет на даче, и тот мигом согласился переехать, как только станет легче. | – Il ne s’est pas du tout mis à genoux, s’écria Kolia. C’est tout le contraire ! Hippolyte a pris hier la main du prince et l’a baisée à deux reprises. J’ai été témoin de la scène ; à cela s’est bornée leur explication ; le prince ayant simplement ajouté qu’il se porterait mieux dans la villa, Hippolyte a répondu sur-le-champ qu’il s’y installerait dès qu’il se sentirait moins mal. |
| – Вы напрасно, Коля… – пробормотал князь, вставая и хватаясь за шляпу, – зачем вы рассказываете, я… | – Vous aveze tort, Kolia, balbutia le prince en se levant et en prenant son chapeau ; pourquoi racontez-vous cela ? Je… |
| – Куда это? – остановила Лизавета Прокофьевна. | – Où vas-tu ? demanda Elisabeth Prokofievnae en l’arrêtant. |
| – Не беспокойтесь, князь, – продолжал воспламененный Коля, – не ходите и не тревожьте его, он с дороги заснул; он очень рад; и знаете, князь, по-моему, гораздо лучше, если вы не нынче встретитесь, даже до завтра отложите, а то он опять сконфузится. Он давеча утром говорил, что уже целые полгода не чувствовал себя так хорошо и в силах; даже кашляет втрое меньше. | – Ne vous tourmentez pas, prince, reprit Kolia avec animation ; n’allez pas le voir et troubler son repos ; il s’est endormi à la suite des fatigues du voyage. Il est enchanté. Franchement, prince, je crois qu’il vaut beaucoup mieux que vous ne vous retrouviez pas aujourd’hui ; remettez cela à demain pour ne pas le rendre encore confus. Il a dit ce matin qu’il y a six bons mois qu’il ne s’était senti aussi dispos et aussi fort. Il tousse même trois fois moins. |
| Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего места и подошла к столу. Он не смел на нее посмотреть, но он чувствовал всем существом, что в это мгновение она на него смотрит и, может быть, смотрит грозно, что в черных глазах ее непременно негодование, и лицо вспыхнуло. | Le prince remarqua qu’Aglaé avait brusquement changé de place pour se rapprocher de la table. Il n’osait pas la regarder, mais tout son être sentait qu’à cet instant les yeux noirs de la jeune fille étaient posés sur lui ; ces yeux exprimaient sûrement l’indignation, peut-être la menace ; le visage d’Aglaé devait s’être empourpré. |
| – А мне кажется, Николай Ардалионович, что вы его напрасно сюда перевезли, если это тот самый чахоточный мальчик, который тогда заплакал и к себе звал на похороны, – заметил Евгений Павлович; – он так красноречиво тогда говорил про стену соседнего дома, что ему непременно взгрустнется по этой стене, будьте уверены. | – Il me semble, Nicolas Ardalionovitch, que vous avez eu tort de l’amener ici, si c’est ce jeune homme poitrinaire qui s’est mis l’autre jour à fondre en larmes et qui a invité les assistants à son enterrement, fit observer Eugène Pavlovitch. – Il a parlé avec tant d’éloquence du mur qui se dresse devant sa maison, qu’il regrettera ce mur, croyez-m’en ! |
| – Правду сказал: рассорится, подерется с тобой и уедет, – вот тебе сказ! | – Rien de plus vrai : il te cherchera noise, il en viendra aux mains avec toi et s’en ira ; c’est comme si c’était fait. |
| И Лизавета Прокофьевна с достоинством придвинула к себе корзинку с своим шитьем, забыв, что уже все подымались на прогулку. | Et Elisabeth Prokofievna, d’un geste plein de dignité, attira à elle sa corbeille à ouvrage, oubliant que tout le monde était déjà levé pour partir en promenade. |
| – Я припоминаю, что он стеной этой очень хвастался, – подхватил опять Евгений Павлыч, – без этой стены ему нельзя будет красноречиво умереть, а ему очень хочется красноречива умереть. | – Je me rappelle l’emphase avec laquelle il a parlé de ce mur, reprit Eugène Pavlovitch ; il a prétendu que, sans ce mur, il ne pourrait pas mourir avec éloquence. Et il tient à mourir avec éloquence. |
| – Так что же? – пробормотал князь. – Если вы не захотите ему простить, так он и без вас помрет… Теперь он для деревьев переехал. | – Eh bien, après ? murmura le prince. Si vous ne voulez pas lui pardonner, il se passera de votre pardon et mourra quand même… C’est à cause des arbres qu’il est venu s’installer ici. |
| – О, с моей стороны я ему все прощаю: можете ему это передать. | – Oh ! pour ce qui est de moi, je lui pardonne tout ; vous pouvez le lui dire. |
| – Это не так надо понимать, – тихо и как бы нехотя ответил князь, продолжая смотреть в одну точку на полу и не подымая глаз, – надо так, чтоб и вы согласились принять от него прощение. | – Ce n’est pas ainsi qu’il faut comprendre la chose, dit le prince doucement et comme à contre-cœur, les yeux toujours fixés sur un point du plancher. – Il faut que vous-même consentiez à accepter son pardon. |
| – Я-то в чем тут? В чем я пред ним виноват? | – En quel honneur ? Quel tort lui ai-je fait ? |
| – Если не понимаете, так… но вы ведь понимаете; ему хотелось тогда… всех вас благословить и от вас благословение получить, вот и все… | – Si vous ne comprenez pas, je n’insiste pas… Mais vous comprenez parfaitement. Son désir était alors… de nous bénir tous et de recevoir aussi votre bénédiction. Voilà tout. |
| Le prince Stch… échangea un rapide coup d’œil avec quelques-unes des personnes présentes. | |
| – Милый князь, – как-то опасливо подхватил поскорее князь Щ., переглянувшись кое с кем из присутствовавших, – рай на земле не легко достается; а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай вещь трудная, князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному сердцу. Перестанемте лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда… | – Mon bon et cher prince, dit-il assez vivement mais en pesant ses mots, le paradis n’est guère facile à réaliser sur terre, et ce que vous cherchez, c’est en somme le paradis. La chose est difficile, prince, bien plus difficile que ne se le figure, votre excellent cœur. Tenons-nous-en là, croyez-moi ; sans quoi nous retomberons tous dans la confusion et alors… |
| – Пойдемте на музыку, – резко проговорила Лизавета Прокофьевна, сердито подымаясь с места. За нею встали все. | – Allons écouter la musique, fit Elisabeth Prokofievna d’un ton impératif. Et, dans un mouvement de colère, elle se leva. Tout le monde l’imita. |
| II. | II. |
| Князь вдруг подошел к Евгению Павловичу. | Le prince s’approcha soudain d’Eugène Pavlovitch et le saisit par la main. |
| – Евгений Павлыч, – сказал он с странною горячностью, схватив его за руку, – будьте уверены, что я вас считаю за самого благороднейшего и лучшего человека, несмотря ни на что; будьте в этом уверены… | – Eugène Pavlovitch, dit-il sur un ton d’étrange exaltation, soyez convaincu que je vous considère malgré tout comme un noble cœur et comme le meilleur des hommes ; je vous en donne ma parole. |
| Евгений Павлович даже отступил на шаг от удивления. Мгновение он удерживался от нестерпимого припадка смеха; но, приглядевшись ближе, он заметил, что князь был как бы не в себе, по крайней мере в каком-то особенном состоянии. | Eugène Pavlovitch fut si surpris qu’il fit un pas en arrière. Pendant un instant il réprima une violente envie de rire ; mais, en examinant le prince de plus près, il constata qu’il ne paraissait pas dans son assiette ou du moins se trouvait dans un état tout à fait inhabituel. |
| – Бьюсь об заклад, – вскричал он, – что вы, князь, хотели совсем не то сказать и, может быть, совсем и не мне… Но что с вами? Не дурно ли вам? | – Je gage, prince, s’écria-t-il, que ce n’est pas là ce que vous aviez l’intention de me dire et que ce n’est peut-être même pas à moi que ces paroles s’adressent !… Mais qu’avez-vous ? Ne seriez-vous pas souffrant ? |
| – Может быть, очень может быть, и вы очень тонко заметили, что, может быть, я не к вам хотел подойти. | – C’est possible, très possible. Vous avez fait preuve de beaucoup de finesse en observant que ce n’est peut-être pas à vous que je m’adresse. |
| Сказав это, он как-то странно и даже смешно улыбнулся, но вдруг, как бы разгорячившись, воскликнул: | Sur ce il eut un sourire singulier et même comique. Puis il parut soudain s’échauffer : |
| – Не напоминайте мне про мой поступок три дня назад! Мне очень стыдно было эти три дня… Я знаю, что я виноват… | – Ne me rappelez pas ma conduite d’il y a trois jours ! s’écria-t-il. Je n’ai pas cessé d’en avoir honte depuis ce temps… Je sais que j’ai eu tort. |
| – Да… да что же вы такого ужасного сделали? | – Mais… qu’avez-vous donc fait de si affreux ? |
| – Я вижу, что вам, может быть, за меня всех стыднее, Евгений Павлович; вы краснеете, это черта прекрасного сердца. Я сейчас уйду, будьте уверены. | – Je vois que vous êtes peut-être plus honteux pour moi que tous les autres, Eugène Pavlovitch. Vous rougissez, c’est l’indice d’un excellent cœur. Je vais m’en aller tout de suite, croyez-le bien. |
| – Да что это он? Припадки что ли у него так начинаются? – испуганно обратилась Лизавета Прокофьевна к Коле. | – Mais qu’est-ce qui lui prend ? Ne serait-ce pas ainsi que commencent ses accès ? demanda, d’un air effrayé, Elisabeth Prokofievna à Kolia. |
| – Не обращайте внимания, Лизавета Прокофьевна, у меня не припадок; я сейчас уйду. Я знаю, что я… обижен природой. Я был двадцать четыре года болен, до двадцатичетырехлетнего возраста от рождения. Примите же как от больного и теперь. Я сейчас уйду, сейчас, будьте уверены. Я не краснею, – потому что ведь от этого странно же краснеть, не правда ли? – но в обществе я лишний… Я не от самолюбия… Я в эти три дня передумал и решил, что я вас искренно и благородно должен уведомить при первом случае. | – Ne faites pas attention, Elisabeth Prokofievna ; je n’ai pas d’accès et je ne vais pas tarder à partir. Je sais que je… suis un disgracié de la nature. J’ai été malade durant vingt-quatre ans, ou, plus exactement, jusqu’à l’âge de vingt-quatre ans. Considérez-moi comme encore malade à présent. Je m’en irai tout de suite, tout de suite, soyez-en sûrs. Je ne rougis pas, car ce serait, n’est-ce pas ? une chose étrange de rougir de mon infirmité. Mais je suis de trop dans la société. Ce n’est pas par amour-propre que j’en fais la remarque… J’ai bien réfléchi pendant ces trois jours et j’ai conclu que mon devoir était de vous prévenir sincèrement et loyalement à la première occasion. |
| Есть такие идеи, есть высокие идеи, о которых я не должен начинать говорить, потому что я непременно всех насмешу; князь Щ. про это самое мне сейчас напомнил… У меня нет жеста приличного, чувства меры нет; у меня слова другие, а не соответственные мысли, а это унижение для этих мыслей. И потому я не имею права… к тому же я мнителен, я… я убежден, что в этом доме меня не могут обидеть и любят меня более, чем я стою, но я знаю и ведь наверно знаю), что после двадцати лет болезни непременно должно было что-нибудь да остаться, так что нельзя не смеяться надо мной… иногда… ведь так? | Il y a certaines idées, certaines idées élevées dont je me garderai de parler pour ne pas me mettre tous les rieurs à dos ; le prince Stch… a fait tout à l’heure une allusion à cela… Je n’ai pas un geste qui ne détonne, j’ignore le sentiment de la mesure. Mon langage ne correspond pas à mes pensées et, par là, il les ravale. Aussi n’ai-je pas le droit… En outre je suis soupçonneux. Je… je suis convaincu que nul ne peut m’offenser dans cette maison et que j’y suis aimé plus que je ne le mérite. Mais je sais (et à n’en pouvoir douter) que vingt-quatre années de maladie ne sont pas sans laisser des traces et qu’il est impossible que l’on ne se moque pas de moi… de temps en temps… n’est-il pas vrai ? |
| Он как бы ждал ответа и решения, озираясь кругом. Все стояли в тяжелом недоумении от этой неожиданной, болезненной и, казалось бы, во всяком случае беспричинной выходки. Но эта выходка подала повод к странному эпизоду. | Il promena sur l’assistance un regard circulaire comme s’il attendait une réponse et une décision. Tout le monde avait été, péniblement surpris par cette sortie inattendue et maladive, que rien ne motivait et qui donna naissance à un singulier incident. |
| – Для чего вы это здесь говорите? – вдруг вскричала Аглая: – для чего вы это им говорите? Им! Им! | – Pourquoi dites-vous cela ici ? s’exclama brusquement. Aglaé. – Pourquoi leur dites-vous cela… à ces gens-là ? |
| Казалось, она была в последней степени негодования: глаза ее метали искры. Князь стоял пред ней немой и безгласный и вдруг побледнел. | Elle paraissait au paroxysme de l’indignation ; ses yeux fulguraient. Le prince, qui était resté muet devant elle, fut envahi par une pâleur soudaine. Aglaé éclata : |
| – Здесь ни одного нет, который бы стоил таких слов! – разразилась Аглая: – здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех! Здесь есть недостойные нагнуться и поднять платок, который вы сейчас уронили…. Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы все в себе исковеркали, зачем в вас гордости нет? | – Il n’y a pas ici une seule personne qui soit digne d’entendre ces paroles ! Tous, tant qu’ils sont, ne valent pas votre petit doigt, ni votre esprit, ni votre cœur. Vous êtes plus honnête qu’eux tous ; vous l’emportez sur eux tous en noblesse, en bonté, en intelligence. Il y a ici des gens indignes de ramasser le mouchoir qui vient de vous tomber des mains… Alors pourquoi vous humiliez-vous et vous mettez-vous au-dessous d’eux tous ? Pourquoi avez-vous tout bouleversé en vous ? Pourquoi manquez-vous de fierté ? |
| – Господи, можно ли было подумать? – всплеснула руками Лизавета Прокофьевна. | – Mon Dieu ! qui aurait cru cela ! fit Elisabeth Prokofievna en joignant les mains. |
| – Рыцарь бедный! Ура! – крикнул в упоении Коля. | – Hourra pour le chevalier pauvre ! s’écria Kolia enthousiasmé. |
| – Молчите!.. Как смеют меня здесь обижать в вашем доме! – набросилась вдруг Аглая на Лизавету Прокофьевну, уже в том истерическом состоянии, когда не смотрят ни на какую черту и переходят всякое препятствие. – Зачем меня все, все до единого мучают! Зачем они, князь, все три дня пристают ко мне из-за вас? Я ни за что за вас не выйду замуж! Знайте, что ни за что и никогда! Знайте это! Разве можно выйти за такого смешного, как вы? Вы посмотрите теперь в зеркало на себя, какой вы стоите теперь!.. Зачем, зачем они дразнят меня, что я за вас выйду замуж? Вы должны это знать! Вы тоже в заговоре с ними! | – Taisez-vous !… Comment ose-t-on m’offenser ici, dans votre maison ! dit brutalement à sa mère Aglaé en proie à un de ces éclats de surexcitation où l’on ne connaît ni bornes ni obstacles. – Pourquoi me persécutent-ils tous, du premier au dernier ? Pourquoi, prince, me harcèlent-ils depuis trois jours à cause de vous ? Pour rien au monde je ne vous épouserai ! Sachez que je ne le ferai jamais ni à aucun prix ! Mettez-vous bien cela dans la tête ! Est-ce qu’on peut épouser un être aussi ridicule que vous ? Regardez-vous donc en ce moment dans une glace et voyez la tournure que vous avez !… Pourquoi me taquinent-ils en prétendant que je vais vous épouser ? Vous devez le savoir ! Sans doute êtes-vous de connivence avec eux ? |
| – Никто никогда не дразнил! – пробормотала в испуге Аделаида. | – Personne ne l’a jamais taquinée ! balbutia Adélaïde effrayé. |
| – На уме ни у кого не было, слова такого не было сказано! – вскричала Александра Ивановна. | – Jamais personne n’en a eu l’idée. Jamais il n’en a été question ! s’exclama Alexandra Ivanovna. |
| – Кто ее дразнил? Когда ее дразнили? Кто мог ей это сказать? Бредит она, или нет? – трепеща от гнева, обращалась ко всем Лизавета Прокофьевна. | – Qui l’a taquinée ? Quand l’a-t-on taquinée ? Qui a pu lui dire une chose semblable ? Délire-t-elle ou a-t-elle son bon sens ? demanda Elisabeth Prokofievna frémissante de colère et s’adressant à tout l’auditoire. |
| – Все говорили, все до одного, все три дня! Я никогда, никогда не выйду за него замуж! | – Tous l’ont dit ; tous sans exception m’ont rebattu les oreilles avec cela pendant ces trois jours ! Eh bien, jamais, jamais je ne l’épouserai ! proféra Aglaé sur un ton déchirant. |
| Прокричав это, Аглая залилась горькими слезами, закрыла лицо платком и упала на стул. | Là-dessus elle fondit en larmes, se cacha le visage dans son mouchoir et se laissa tomber sur une chaise. |
| – Да он тебя еще и не прос… | – Mais il ne t’a même pas dem… |
| – Я вас не просил, Аглая Ивановна, – вырвалось вдруг у князя. | – Je ne vous ai pas demandée en mariage, Aglaé Ivanovna, dit le prince comme involontairement. |
| – Что-о? – в удивлении, в негодовании, в ужасе протянула вдруг Лизавета Прокофьевна, – что та-а-кое? | – Quoi ? Qu’est-ce à dire ? s’écria Elisabeth Prokofievna sur un ton où se mêlaient la surprise, l’indignation et l’effroi. |
| Она ушам своим не хотела верить. | Elle n’en pouvait croire ses oreilles. |
| Le prince se mit à prononcer des paroles entrecoupées : | |
| – Я хотел сказать… я хотел сказать, – затрепетал князь, – я хотел только изъяснить Аглае Ивановне… иметь такую честь объяснить, что я вовсе не имел намерения… иметь честь просить ее руки… даже когда-нибудь… Я тут ни в чем не виноват, ей богу, не виноват, Аглая Ивановна! Я никогда не хотел, и никогда у меня в уме не было, никогда не захочу, вы сами увидите; будьте уверены! Тут какой-нибудь злой человек меня оклеветал пред вами! Будьте спокойны! | – J’ai voulu dire… j’ai voulu dire… J’ai seulement voulu expliquer à Aglaé Ivanovna… ou plutôt avoir l’honneur de lui expliquer que je n’ai nullement eu l’intention… d’avoir l’honneur de demander sa main… et même à l’avenir… Je n’ai en cette affaire aucune faute à me reprocher, aucune, Aglaé Ivanovna, Dieu m’en est témoin ! Jamais je n’ai eu l’intention de demander votre main ; l’idée même ne m’en est jamais venue et elle ne me viendra jamais, vous le verrez ; n’en doutez pas ! Quelque méchant homme a dû me calomnier auprès de vous. Mais vous pouvez être tranquille ! |
| Говоря это, он приблизился к Аглае. Она отняла платок, которым закрывала лицо, быстро взглянула на него и на всю его испуганную фигуру, сообразила его слова и вдруг разразилась хохотом прямо ему в глаза, – таким веселым и неудержимым хохотом, таким смешным и насмешливым хохотом, что Аделаида первая не выдержала, особенно когда тоже поглядела на князя, бросилась к сестре, обняла ее и захохотала таким же неудержимым, школьнически-веселым смехом, как и та. Глядя на них, вдруг стал улыбаться и князь, и с радостным и счастливым выражением стал повторять: | En parlant il s’était rapproché d’Aglaé. Elle écarta le mouchoir qui cachait son visage et jeta sur lui un rapide coup d’œil. Elle vit sa mine effrayée, comprit le sens de ses paroles et partit à son nez d’un brusque éclat de rire. Ce rire était si franc et si moqueur qu’il gagna Adélaïde ; après avoir, elle aussi, regardé le prince, celle-ci prit sa sœur dans ses bras et s’esclaffa avec la même irrésistible et enfantine gaîté. En les voyant, le prince se mit lui-même à sourire. Il répétait avec une expression de joie et de bonheur : |
| – Ну, слава богу, слава богу! | – Ah ! Dieu soit loué ! Dieu soit loué ! |
| Тут уже не выдержала и Александра и захохотала от всего сердца. Казалось, этому хохоту всех трех и конца не будет. | Alors, à son tour, Alexandra n’y tint plus et se prit à pouffer de rire, et de tout son cœur. L’hilarité des trois sœurs semblait ne pas devoir prendre fin. |
| – Ну, сумасшедшие! – пробормотала Лизавета Прокофьевна: – то напугают, а то… | – Voyons, elles sont folles ! bougonna Elisabeth Prokofievna. Tantôt elles vous font peur, tantôt… |
| Но смеялся уже и князь Щ., смеялся и Евгений Павлович, хохотал Коля без умолку, хохотал, глядя на всех, и князь. | Mais le rire avait gagné le prince Stch…, Eugène Pavlovitch et même Kolia qui ne pouvait plus se contenir et regardait alternativement les uns et les autres. Le prince faisait comme eux. |
| – Пойдемте гулять, пойдемте гулять! – кричала Аделаида: – все вместе и непременно князь с нами; не за чем вам уходить, милый вы человек! Что за милый он человек, Аглая! Не правда ли, мамаша? К тому же я непременно, непременно должна его поцеловать и обнять за… за его объяснение сейчас с Аглаей. Maman, милая, позвольте мне поцеловать его? Аглая! позволь мне поцеловать твоего князя! – крикнула шалунья и действительно подскочила к князю и поцеловала его в лоб. Тот схватил ее руки, крепко сжал, так что Аделаида чуть не вскрикнула, с бесконечною радостию поглядел на нее и вдруг быстро поднес ее руку к губам и поцеловал три раза. | – Allons nous promener ! Allons ! s’écria Adélaïde. Que tout le monde vienne, et que le prince se joigne à nous ! Vous n’avez aucune raison de vous retirer, prince, gentil comme vous l’êtes. N’est-ce pas qu’il est gentil, Aglaé ? N’est-ce pas vrai, maman ? Au surplus il faut absolument que je l’embrasse pour… pour son explication de tout à l’heure avec Aglaé. Il le faut. Maman, chère maman, vous me permettez de l’embrasser ? Aglaé, permets-moi d’embrasser ton prince ! s’écria la jeune espiègle. Et, joignant le geste à la parole, elle s’élança vers le prince et l’embrassa sur le front. Celui-ci lui prit les mains et les serra avec tant de vigueur qu’Adélaïde faillit pousser un cri. Il la regarda avec une joie infinie et, portant brusquement la main de la jeune fille à ses lèvres, il la lui baisa trois fois. |
| – Идемте же! – звала Аглая. – Князь, вы меня поведете. Можно это, maman? Отказавшему мне жениху? Ведь вы уж от меня отказались навеки, князь? Да не так, не так подают руку даме, разве вы не знаете, как надо взять под руку даму? вот так, пойдемте, мы пойдем впереди всех; хотите вы идти впереди всех, tкte-а-tкte? | – Allons, en route ! fit Aglaé. Prince, vous serez mon cavalier. Tu permets, maman ? N’est-il pas un fiancé qui vient de me refuser ? N’est-ce pas, prince, que vous avez renoncé à moi pour toujours ? Mais ce n’est pas ainsi qu’on donne le bras à une dame. Est-ce que vous ne savez pas comment on doit donner le bras ? C’est bien, maintenant ; allons et prenons les devants. Voulez-vous que nous marchions les premiers et en tête à tête ? |
| Она говорила без умолку, все еще смеясь порывами. | Elle parlait sans arrêt et riait encore par accès. |
| – Слава богу! Слава богу! – твердила Лизавета Прокофьевна, сама не зная чему радуясь. | – Loué soit Dieu ! Loué soit Dieu ! répétait Elisabeth Prokofievna, sans savoir au juste de quoi elle se réjouissait. |
| “Чрезвычайно странные люди!” – подумал князь Щ., может быть, в сотый уже раз с тех пор как сошелся с ними, но… ему нравились эти странные люди. Что же касается до князя, то, может быть, он ему и не слишком нравился; князь Щ. был несколько нахмурен и как бы озабочен, когда все вышли на прогулку. | « Voilà des gens bien étranges ! » pensa le prince Stch… pour la centième fois peut-être depuis qu’il les fréquentait, mais… ces gens étranges lui plaisaient. Peut-être n’éprouvait-il pas tout à fait le même sentiment à l’égard du prince ; lorsqu’on partit en promenade, il prit un air renfrogné et une mine soucieuse. |
| Евгений Павлович, казалось, был в самом веселом расположении, всю дорогу до воксала смешил Александру и Аделаиду, которые с какою-то уже слишком особенною готовностию смеялись его шуткам, до того, что он стал мельком подозревать, что они, может быть, совсем его и не слушают. От этой мысли он вдруг, и не объясняя причины, расхохотался, наконец, чрезвычайно и совершенно искренно (таков уже был характер!). | C’était Eugène Pavlovitch qui paraissait le mieux disposé ; tout le long de la route et jusqu’au vauxhall il amusa Alexandra et Adélaïde ; celles-ci riaient avec tant de complaisance de son badinage qu’il finit par les soupçonner de ne peut-être même plus écouter ce qu’il disait. Sans qu’il s’expliquât pourquoi, cette idée le fit partir d’un soudain éclat de rire où il entrait autant de franchise que de spontanéité (tel était son caractère !). |
| Сестры, бывшие, впрочем, в самом праздничном настроении, беспрерывно поглядывали на Аглаю и князя, шедших впереди; видно было, что младшая сестрица задала им большую загадку. Князь Щ. все старался заговаривать с Лизаветой Прокофьевной о вещах посторонних, может быть, чтобы развлечь ее, и надоел ей ужасно. Она, казалось, была совсем с разбитыми мыслями, отвечала невпопад и не отвечала иной раз совсем. Но загадки Аглаи Ивановны еще не кончились в этот вечер. Последняя пришлась на долю уже одного князя. Когда отошли шагов сто от дачи, Аглая быстрым полушепотом сказала своему упорно молчавшему кавалеру: | Les deux sœurs, animées de la meilleure humeur, ne quittaient pas des yeux leur cadette, qui marchait en avant avec le prince. L’attitude d’Aglaé leur paraissait évidemment une énigme. Le prince Stch… s’appliquait sans relâche à entretenir Elisabeth Prokofievna de choses indifférentes. Peut-être voulait-il la distraire de ses pensées, mais il ne réussissait qu’à l’ennuyer terriblement. Elle semblait n’être pas dans son assiette ; elle répondait de travers ou ne répondait pas du tout. Aglaé Ivanovna n’avait cependant pas fini d’intriguer son entourage ce soir-là. Sa dernière énigme fut réservée au prince seul. Elle était à cent pas de la villa lorsqu’elle chuchota rapidement à son cavalier qui demeurait obstinément muet : |
| – Поглядите направо. | – Regardez à droite. |
| < < < | > > > |
| Двуязычный текст, подготовленный Akirill.com , размещенные на сайте Akirill.com 17 июня 2022 года. Каждую из книг (на французском или русском языках) можно забрать отдельно и повторно использовать в личных и некоммерческих целях. Они свободны от авторского права. При любом совместном использовании двух книг должно быть указано их происхождение https://www.Akirill.com | Texte bilingue préparé par Akirill.com , déposé sur le site Akirill.com le 17 juin 2022. Chacun des livres (russe ou français) peut être repris séparément et réutilisé à des fins personnelles et non commerciales. Ils sont libres de droits d’auteur. Toute utilisation des deux livres côte à côte doit mentionner leur origine https://www.Akirill.com |
L’Idiot, de Fédor Dostoïevski
| If you liked this page, don’t forget to like and share. Si vous avez aimé cette page, n’oublier pas d’aimer et de partager. |
| Subscribe to not miss anything Abonnez-vous pour ne rien manquer |
| Check out our latest posts |
| Découvrez nos derniers articles |
AKirill, Learn, apprenez, translation, traduction, livres bilingues, bilingual books 