Ce n’est pas une traduction mots a mots mais les livres dans les deux languages mis côte a côte. Vous pouvez le lire en Français, en russe ou parallèlement.
Это не дословный перевод, а книга Невский проспект на двух языках, вышедшие бок о бок. Вы можете прочитать его на французском, русском или на обоих языках.
Идиот. Роман Федора Достоевского
| Идиот. Роман Федора Достоевского | L’Idiot, de Fédor Dostoïevski |
| < < < | > > > |
| ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ | QUATRIÈME PARTIE |
| Глава IV | Chapter IV |
| – Нет; я ничего не слыхал от Лебедева, – если вы говорите про Лебедева… | – Non, Lébédev ne m’a rien dit, si c’est de Lébédev que vous parlez… |
| – Гм, я полагал напротив. Собственно и разговор-то зашел вчера между нами все по поводу этой… странной статьи в “Архиве”. Я заметил ее нелепость, и так как я сам был личным свидетелем… вы улыбаетесь, князь, вы смотрите на мое лицо? | – Hum… j’aurais cru le contraire. En fait, notre conversation s’est engagée à propos de cet… étrange article paru dans les « Archives ». J’en ai souligné l’absurdité, ayant moi-même assisté aux événements relatés… Vous souriez, prince, et vous me dévisagez ? |
| – Н-нет, я… | – Mon Dieu non, je… |
| – Я моложав на вид, – тянул слова генерал, – но я несколько старее годами, чем кажусь в самом деле. В двенадцатом году я был лет десяти или одиннадцати. Лет моих я и сам хорошенько не знаю. В формуляре убавлено; я же имел слабость убавлять себе года и сам в продолжение жизни. | – J’ai l’air assez jeune, continua le général sur un ton très lent, mais je suis un peu plus vieux que je ne le parais. En 1812 j’avais dix ou onze ans. Je ne connais pas exactement mon âge ; on m’a rajeuni dans mon état de service et moi-même j’ai eu la faiblesse de me retrancher des années au cours de ma carrière. |
| – Уверяю вас, генерал, что совсем не нахожу странным, что в двенадцатом году вы были в Москве и… конечно, вы можете сообщить… также как и все бывшие. Один из наших автобиографов начинает свою книгу именно тем, что в двенадцатом году его, грудного ребенка, в Москве, кормили хлебом французские солдаты. | – Je vous assure, général, que je ne vois rien d’étrange à ce que vous vous soyez trouvé à Moscou en 1812 et… naturellement vous pouvez avoir des souvenirs à raconter… comme tous ceux qui ont vécu àe cette époque. Un de nos autobiographes commence son livre en racontant qu’en 1812 il était enfant à la mamelle et que les soldats français l’ont nourri de pain à Moscou. |
| – Вот видите, – снисходительно одобрил генерал, – случай со мной конечно выходит из обыкновенных, но не заключает в себе и ничего необычайного. Весьма часто правда кажется невозможною. Камер-паж! Странно слышать, конечно. Но приключение с десятилетним ребенком, может быть, именно объясняется его возрастом. С пятнадцатилетним того уже не было бы, и это непременно так, потому что пятнадцатилетний я бы не убежал из нашего деревянного дома, в Старой Басманной, в день вшествия Наполеона в Москву, от моей матери, опоздавшей выехать из Москвы и трепетавшей от страха. Пятнадцати лет и я бы струсил, а десяти я ничего не испугался и пробился сквозь толпу к самому даже крыльцу дворца, когда Наполеон слезал с лошади. | – Vous le voyez bien, observa le général avec condescendance ; mon cas, sans avoir rien d’exceptionnel, sort tout de même de l’ordinaire. Il advient très souvent que la vérité paraisse invraisemblable. Page de la chambre ! Cela sonne étrangement, certes. Mais l’aventure d’un enfant de dix ans s’explique précisément par son âge. Elle ne me serait pas arrivée à quinze ans, pour la bonne raison qu’à cet âge je ne me serais pas enfui de notre maison de bois, rue Vieille-Basmannaïa, le jour de l’entrée de Napoléon à Moscou ; je n’aurais pas échappé à l’autorité de ma mère, qui s’était laissée surprendre par l’arrivée des Français et tremblait de peur. À quinze ans, j’aurais partagé sa frayeur ; à dix ans je ne craignais rien ; je me suis faufilé à travers la foule jusqu’au perron du palais, au moment où Napoléon descendait de cheval. |
| – Без сомнения, вы отлично заметили, что именно десяти лет можно было не испугаться… – поддакнул князь, робея и мучаясь мыслью, что сейчас покраснеет. | – En effet, vous avez très justement observé que c’est à dix ans qu’on peut se montrer le plus intrépide… approuva le prince avec timidité. Il était tourmenté à l’idée qu’il allait rougir. |
| – Без сомнения, и все произошло так просто и натурально, как только может происходить в самом деле; возьмись за это дело романист, он наплетет небылиц и невероятностей. | – Sans doute, et tout s’est passé avec la simplicité et le naturel qui n’appartiennent qu’à la vie réelle. Sous la plume d’un romancier, l’aventure serait tombée dans la baliverne et l’invraisemblance. |
| – О, это так! – вскричал князь: – эта мысль и меня поражала, и даже недавно. Я знаю одно истинное убийство за часы, оно уже теперь в газетах. Пусть бы выдумал это сочинитель, – знатоки народной жизни и критики тотчас же крикнули бы, что это невероятно; а прочтя в газетах как факт, вы чувствуете, что из таких-то именно фактов поучаетесь русской действительности. Вы это прекрасно заметили, генерал! – с жаром закончил князь, ужасно обрадовавшись, что мог ускользнуть от явной краски в лице. | – Oh ! c’est bien cela ! s’écria le prince. Cette pensée m’a frappé moi aussi, et même récemment. Je connais une affaire véridique de meurtre dont le mobile était le vol d’une montre ; les journaux en ont parlé depuis. Si un auteur avait imaginé ce crime, les gens familiarisés avec la vie du peuple ainsi que les critiques auraient aussitôt crié à l’invraisemblance. Mais en lisant ce fait divers dans les journaux, vous sentez qu’il est de ceux qui vous éclairent sur les réalités de la vie russe. Vous avez très bien observé cela, général ! conclut avec feu le prince, enchanté de ne pas avoir l’air d’avoir rougi. |
| – Не правда ли? Не правда ли? – вскричал генерал, засверкав даже глазами от удовольствия. – Мальчик, ребенок, не понимающий опасности, пробирается сквозь толпу, чтоб увидеть блеск, мундиры, свиту и наконец великого человека, о котором так много накричали ему. Потому что тогда все, несколько лет сряду, только и кричали о нем. Мир был наполнен этим именем; я, так сказать, с молоком всосал. Наполеон, проходя в двух шагах, нечаянно различает мой взгляд; я же был в костюме барченка, меня одевали хорошо. Один я такой, в этой толпе, согласитесь сами… | – N’est-ce pas que c’est bien cela ? s’écria le général dont les yeux brillaient de contentement. – Un gamin, un enfant, inconscient du danger, se faufile à travers la foule pour voir l’éclat du cortège, les uniformes et enfin le grand homme dont on lui a tant rebattu les oreilles. Car il y avait alors plusieurs années qu’on ne parlait que de lui. Le monde était rempli de son nom. Je l’avais bu pour ainsi dire avec le lait de ma nourrice. Napoléon passe à deux pas de moi ; il surprend par hasard mon regard. J’avais un costume d’enfant noble ; on m’habillait gentiment. Seul ainsi vêtu au milieu de cette foule, convenez vous-même… |
| – Без сомнения, это должно было его поразить и доказало ему, что не все выехали, и что остались и дворяне с детьми. | – Sans doute, cela a dû le frapper et lui prouver que tout le monde n’était pas parti, que des nobles même étaient restés à Moscou avec leurs enfants. |
| – Именно, именно! Он хотел привлечь бояр! Когда он бросил на меня свой орлиный взгляд, мои глаза, должно быть, сверкнули в ответ ему: “Voilа un garзon bien eveillй! Qui est ton pиre?” Я тотчас отвечал ему, почти задыхаясь от волнения: “генерал, умерший на полях своего отечества”. “Le fils d’un boyard et d’un brave pardessus le marchй! J’aime les boyards. M’aimes-tu petit?” На этот быстрый вопрос я также быстро ответил: русское сердце в состоянии даже в самом враге своего отечества отличить великого человека!” То-есть, собственно не помню, буквально ли я так выразился… я был ребенок… но смысл наверно был тот! | – Justement ! C’était son idée d’attirer les boyards ! Quand il fixa sur moi son regard d’aigle, il dut voir briller une réplique dans mes yeux. « Voilà un garçon bien éveillé » dit-il. Qui est ton père ? ». Je lui répondis aussitôt d’une voix presque étouffée par l’émotion : « Un général mort au champ d’honneur en défendant sa patrie ». – « Le fils d’un boyard et d’un brave par-dessus le marché ! J’aime les boyards. M’aimes-tu, petit ? ». La question avait été rapide ; ma réponse ne le fut pas moins : « Le cœur russe est capable de distinguer un grand homme, même dans l’ennemi de sa patrie ! » À dire vrai je ne me rappellee pas si je me suis exprimé littéralement ainsi… j’étais un enfant… mais le sens de mes paroles était sûrement celui-là. |
| Наполеон был поражен, он подумал и сказал своей свите: “я люблю гордость этого ребенка! Но если все русские мыслят, как это дитя, то…” он недоговорил и вошел во дворец. Я тотчас же вмешался в свиту и побежал за ним. В свите уже расступались предо мной и смотрели на меня как на фаворита. Но все это только мелькнуло… Помню только, что, войдя в первую залу, император вдруг остановился пред портретом императрицы Екатерины, долго смотрел на него в задумчивости и наконец произнес: “Это была великая женщина!” и прошел мимо. Чрез два дня меня все уже знали во дворце и в Кремле, и звали “le petit boyard”. | « Napoléon en fut frappé ; il réfléchit un instant et dit aux gens de sa suite : « J’aime la fierté de cet enfant ! Mais si tous les Russes pensent comme lui, alors… » Il n’acheva pas et entra dans le palais. Je me mêlai aussitôt à sa suite et courus derrière lui. Déjà les gens du cortège me frayaient le passage en me considérant comme un favori. Tout cela fut l’affaire d’un clin d’œil… Je me rappelle seulement qu’en arrivant dans la première salle, l’empereur s’arrêta soudain devant le portrait de l’impératrice Catherine, le contempla longuement d’un air songeur et s’écria finalement : « Ce fut une grande femme ! » Et il passa son chemin. « Au bout de deux jours tout le monde me connaissait au palais et au Kremlin ; on m’appelait le petit boyard |
| Я только ночевать уходил домой. Дома чуть с ума не сошли. Еще чрез два дня умирает камер-паж Наполеона, барон де-Базанкур, не вынесший похода. Наполеон вспомнил обо мне; меня взяли, привели, не объясняя дела, примерили на меня мундир покойного, мальчика лет двенадцати, и когда уже привели меня в мундире к императору, и он кивнул на меня головой, объявили мне, что я удостоен милостью и произведен в камер-пажи его величества. Я был рад, я действительно чувствовал к нему, и давно уже, горячую симпатию… ну, и кроме того, согласитесь, блестящий мундир, что для ребенка составляет многое… | Je ne rentrais à la maison que pour la nuit ; les miens en étaient presque fous. Le surlendemain, le page de la chambre de Napoléon, baron de Bazancourt, mourut, épuisé par les fatigues de la campagne. Napoléon se souvint de moi ; on vint me chercher et on m’emmena sans aucune explication ; on m’essaya l’uniforme du défunt, qui était un enfant de douze ans, et on me présenta à l’empereur vêtu de cet uniforme. Il me fit un signe de tête ; sur quoi on me déclara que j’avais obtenu la faveur d’être nommé page de la chambre de Sa Majesté. Je fus heureux car j’éprouvais depuis longtemps déjà une ardente sympathie à son égard… et puis, vous en conviendrez, un brillant uniforme était bien fait pour séduire l’enfant que j’étais alors. |
| Я ходил в темно-зеленом фраке, с длинными и узкими фалдами; золотые пуговицы, красные опушки на рукавах с золотым шитьем, высокий, стоячий, открытый воротник, шитый золотом, шитье на фалдах; белые лосинные панталоны в обтяжку, белый шелковый жилет, шелковые чулки, башмаки с пряжками… а во время прогулок императора на коне, и если я участвовал в свите, высокие ботфорты. Хотя положение было не блестящее и предчувствовались уже огромные бедствия, но этикет соблюдался по возможности, и даже тем пунктуальнее, чем сильнее предчувствовались эти бедствия. | Je portais un frac vert foncé, orné de boutons dorés, avec des basques étroites et longues et des manches à parements rouges ; des broderies d’or recouvraient les basques, les manches et le col qui était haut, droit et ouvert. J’avais une culotte collante blanche en peau de chamois, un gilet de soie blanc, des bas de soie et des souliers à boucles… Quand l’empereur faisait une promenade à cheval et que j’étais de la suite, j’étais chaussé de hautes bottes à l’écuyère. Bien que la situation ne fût pas brillante et que l’on prévît déjà d’immenses désastres, l’étiquette n’en restait pas moins en vigueur dans la mesure du possible. Elle était même d’autant plus ponctuellement observée que l’on pressentait avec plus de force l’approche de ces calamités. |
| – Да, конечно… – пробормотал князь, почти с потерянным видом, – ваши записки были бы… чрезвычайно интересны. | – Oui, assurément… balbutia le prince d’un air presque décontenancé, – vos mémoires offriraient… un intérêt extraordinaire. |
| Генерал, конечно, передавал уже то, что еще вчера рассказывал Лебедеву, и передавал, стало быть, плавно; но тут опять недоверчиво покосился на князя. | À n’en pas douter le général répétait ce qu’il avait raconté la veille à Lébédev ; aussi ses paroles coulaient-elles d’abondance. Cependant il lança à ce moment un nouveau regard de défiance au prince. |
| – Мои записки, – произнес он с удвоенною гордостью, – написать мои записки? Не соблазнило меня это, князь! Если хотите, мои записки уже написаны, но… лежат у меня в пюпитре. Пусть, когда засыплют мне глаза землей, пусть тогда появятся и, без сомнения, переведутся и на другие языки, не по литературному их достоинству, нет, но по важности громаднейших фактов, которых я был очевидным свидетелем, хотя и ребенком; но тем паче: как ребенок, я проникнул в самую интимную, так сказать, спальню “великого человека”! Я слышал по ночам стоны этого “великана в несчастии”, он не мог совеститься стонать и плакать пред ребенком, хотя я уже и понимал, что причина его страданий – молчание императора Александра. | – Mes mémoires ? reprit-il avec un redoublement de fierté ; – vous me parlez d’écrire mes mémoires ? Cela ne m’a pas tenté, prince ! Si vous voulez, ils sont déjà écrits, mais… je les tiens sous clé. Qu’on les publie lorsque la terre recouvrira mes yeux, alors sans aucun doute ils seront traduits en plusieurs langues, non à cause de leur valeur littéraire, certes non ! mais pour l’importance des événements immenses dont j’ai été, quoique enfant, le témoin oculaire. Bien plus, c’est grâce à mon jeune âge que j’ai pénétré dans la chambre la plus intime, pour ainsi dire, du « grand homme » ! La nuit j’entendais les gémissements de ce « géant dans l’adversité » ; il n’avait pas de raison de cacher ses gémissements et ses larmes à un enfant, bien que je comprisse déjà que la cause de sa souffrance était le silence de l’empereur Alexandre. |
| – Да, ведь он писал письма… с предложениями о мире… – робко поддакнул князь. | – C’est vrai : il lui écrivit des lettres… pour lui proposer, la paix, insinua timidement le prince. |
| – Собственно нам неизвестно с какими именно предложениями он писал, но писал каждый день, каждый час, и письмо за письмом! Волновался ужасно. Однажды ночью, наедине, я бросился к нему со слезами (о, я любил его!): “Попросите, попроситеe прощения у императора Александра!” закричал я ему. То-есть, мне надо бы было выразиться: “Помиритесь с императором Александром”, но как ребенок, я наивно высказал всю мою мысль. “О, дитя мое! – отвечал он, – он ходил взад и вперед по комнате, – о, дитя мое! – он как бы не замечал тогда, что мне десять лет, и даже любил разговаривать со мной. | – Au fond nous ne savons pas quelles propositions contenaient ses lettres, mais il écrivait tous les jours, à chaque heure, et lettre sur lettre ! Il était terriblement agité. Une nuit où nous étions seuls, je me précipitai les larmes aux yeux vers lui (oh ! comme je l’aimais !) : « Demandez, demandez pardon à l’empereur Alexandre ! » lui criai-je. Évidemment j’aurais dû lui dire : « Faites la paix avec l’empereur Alexandre » ; mais, comme un enfant, j’exprimai naïvement toute ma pensée. . « Oh ! mon enfant ! me répondit-il en arpentant la pièce de long en large, – oh ! mon enfant ! – il avait l’air d’oublier que je n’avais que dix ans et prenait même plaisir à parler avec moi |
| – О, дитя мое, я готов целовать ноги императора Александра, но зато королю Прусскому, но зато Австрийскому императору, о, этим вечная ненависть и… наконец… ты ничего не смыслишь в политике!” – Он как бы вспомнил вдруг с кем говорит и замолк, но глаза его еще долго метали искры. Ну, опиши я эти все факты, – а я бывал свидетелем и величайших фактов, – издай я их теперь, и все эти критики, все эти литературные тщеславия, все эти зависти, партии и… нет-с, слуга покорный! | – oh ! mon enfant ! je suis prêt à baiser les pieds de l’empereur Alexandre, mais en revanche j’ai voué une haine éternelle au roi de Prusse et à l’empereur d’Autriche et… enfin… tu n’entends rien à la politique ! » Il avait brusquement paru se rappeler à qui il s’adressait. Il se tut, mais ses yeux jetèrent encore pendant longtemps des éclairs. Eh bien ! imaginez que je relate tous ces faits, moi qui ai été témoin des événements les plus considérables, et que je les publie maintenant : voyez d’ici tous les critiques, toutes les vanités littéraires, toutes les envies, l’esprit de parti et… ah ! non, grand merci ! |
| – Насчет партий вы, конечно, справедливо заметили, и я с вами согласен, – тихо ответил князь, капельку помолчав, – я вот тоже очень недавно прочел книгу Шарраса о Ватерлосской кампании. Книга, очевидно, серьезная, и специалисты уверяют, что с чрезвычайным знанием дела написана. | – Pour ce qui est de l’esprit de parti, vous avez parfaitement raison et je vous approuve, répliqua le prince avec douceur après un instant de réflexion. – Par exemple j’ai lu récemment le livre de Charras sur la campagne de Waterloo. C’est visiblement un livre sérieux et les spécialistes affirment qu’il est écrit avec beaucoup de compétence. |
| Но проглядывает на каждой странице радость в унижении Наполеона, и если бы можно было оспорить у Наполеона даже всякий признак таланта и в других кампаниях, то Шаррас, кажется, был бы этому чрезвычайно рад; а это уж нехорошо в таком серьезном сочинении, потому что это дух партии. Очень вы были заняты тогда вашею службой у… императора? | Mais à chaque page perce la joie d’abaisser Napoléon. L’auteur aurait été ravi, semble-t-il, s’il avait pu dénier à Napoléon toute ombre de talent, même dans les autres campagnes. Or cet esprit de parti est déplacé dans un ouvrage aussi sérieux. Étiez-vous alors très tenu par votre service auprès de… l’Empereur ? |
| Генерал был в восторге. Замечание князя своею серьезностью и простодушием рассеяло последние остатки его недоверчивости. | Le général était aux anges. La remarque du prince, par sa gravité et sa simplicité, avait dissipé ses derniers soupçons. |
| – Шаррас! О, я был сам в негодовании! Я тогда же написал к нему, но… я собственно не помню теперь… Вы спрашиваете, занят ли я был службой? О, нет! Меня назвали камер-пажом, но я уже и тогда не считал это серьезным. При том же Наполеон очень скоро потерял всякую надежду приблизить к себе русских, и уж, конечно, забыл бы и обо мне, которого приблизил из политики, если бы… если б он не полюбил меня лично, я смело говорю это теперь. Меня же влекло к нему сердце. Служба не спрашивалась: надо было являться иногда во дворец и… сопровождать верхом императора на прогулках, вот и все. Я ездил верхом порядочно. Выезжал он пред обедом, в свите обыкновенно бывали Даву, я, мамелюк Рустан… | – Charras ! Oh ! moi aussi j’ai été indigné et je lui ai même écrit alors, mais… je ne me rappelle plus bien maintenant… Vous me demandez si mon service était très absorbant ? Oh ! non ! on m’avait nommé page de la chambre, mais déjà alors je ne prenais pas cela au sérieux. Puis Napoléon ne tarda pas à perdre tout espoir d’un rapprochement avec les Russes ; dans ces conditions il devait aussi m’oublier, vu qu’il m’avait attiré à lui par politique, si toutefois… si toutefois il ne s’était pas attaché à moi par affection personnelle, je le dis hardiment maintenant. Pour moi, c’était le cœur qui me portait vers lui. On n’était pas exigeant pour mon service ; je devais seulement paraître de temps à autre au palais et… accompagner l’Empereur dans ses promenades à cheval. C’était tout. Je montais assez bien à cheval. Il avait l’habitude de faire ses sorties avant le dîner ; sa suite était ordinairement composée de Davout, du mamelouk Roustan, de moi… |
| – Констан, – выговорилось с чего-то вдруг у князя. | – De Constant, ajouta presque machinalement le prince. |
| – Н-нет, Констана тогда не было; он ездил тогда с письмом… к императрице Жозефине; но вместо него два ординарца, несколько польских улан… ну, вот и вся свита, кроме генералов, разумеется, и маршалов, которых Наполеон брал с собой, чтоб осматривать с ними местность, расположение войск, советоваться… Всего чаще находился при нем Даву, как теперь помню: огромный, полный, хладнокровный человек в очках, с странным взглядом. С ним чаще всего советовался император. Он ценил его мысли. | – Non, Constant n’en était pas ; il était alors allé porter une lettre… à l’impératrice Joséphine ; sa place était occupée par deux officiers d’ordonnance et quelques uhlans polonais… C’était là toute sa suite, sans parler bien entendu des généraux et des maréchaux que Napoléon emmenait avec lui pour étudier le terrain, la répartition des troupes, et pour les consulter… Pour autant que je me le rappelle maintenant, c’était Davout qu’il avait le plus souvent auprès de lui : l’homme était énorme, corpulent ; il avait du sang-froid, portait des lunettes et vous regardait d’un air étrange. C’est avec lui que l’empereur aimait le mieux conférer. Il appréciait ses idées. |
| Помню, они совещались уже несколько дней; Даву приходил и утром, и вечером, часто дажеe спорили; наконец. Наполеон как бы стал соглашаться. Они были вдвоем в кабинете, я третий, почти не замеченный ими. Вдруг взгляд Наполеона случайно падает на меня, странная мысль мелькает в глазах его: “Ребенок! – говорит он мне вдруг, – как ты думаешь: если я приму православие и освобожу ваших рабов, пойдут за мной русские или нет?” – “Никогда!” – вскричал я в негодовании. Наполеон был поражен. “В заблиставших патриотизмом глазах этого ребенка, – сказал он, – я прочел мнение всего русского народа. Довольно, Даву! Все это фантазии! Изложите ваш другой проект”. | Je me rappelle qu’en une circonstance ils tinrent conseils plusieurs jours de suite ; Davout venait matin et soir ; il y avait entre eux de fréquentes discussions ; enfin Napoléon parut sur le point de céder. Ils étaient tous deux dans le cabinet ; j’étais le troisième, mais ils ne faisaient guère attention à moi. Soudain le regard de Napoléon tomba par hasard sur moi et une pensée singulière se refléta dans ses yeux : « Enfant ! me dit-il brusquement, qu’en penses-tu : si je passais à la religion orthodoxe et libérais vos serfs, est-ce que les Russes me suivraient ? » – « Jamais ! » m’écriai-je avec indignation. Napoléon fut saisi de ma réponse. « Dans l’éclair de patriotisme qui a passé dans les yeux de cet enfant, dit-il, je viens de lire l’opinion de tout le peuple russe. Cela suffit, Davout ! Tout cela n’est que fantaisie ! Montrez-moi votre autre projet. » |
| – Да, но и этот проект была сильная мысль! – сказал князь, видимо интересуясь: – так вы приписываете этот проект Даву? | – Mais il y avait une grande idée dans le projet qu’il abandonnait, fit le prince vivement intéressé. – Ainsi, vous croyez que ce projet était l’œuvre de Davout ? |
| – По крайней мере, они совещались вместе. Конечно, мысль была Наполеоновская, орлиная мысль, но и другой проект был тоже мысль… Это тот самый знаменитый “conseil du lion”, как сам Наполеон назвал этот совет Даву. Он состоял в том, чтобы затвориться в Кремле со всем войском, настроить бараков, окопаться укреплениями, расставить пушки, убить по возможности более лошадей и посолить их мясо; по возможности более достать и намародерничать хлеба, и прозимовать до весны; а весной пробиться чрез русских. Этот проект сильно увлек Наполеона. | – Du moins ils l’avaient concerté ensemble. L’idée venait certainement de Napoléon, c’était l’idée de l’aigle. Mais l’autre projet renfermait aussi une idée… C’était le fameux « conseil du lion », comme Napoléon appela ce projet de Davout. Il consistait à s’enfermer dans le Kremlin avec toute l’armée, à y construire des baraquements, des redoutes fortifiées, à disposer des batteries, à tuer le plus grand nombre de chevaux pour en faire des salaisons, puis à enlever par maraude tout le blé possible aux habitants afin de tenir jusqu’au printemps. Les beaux jours venus, on essaierait de se frayer passage à travers les Russes. Ce plan séduisit vivement Napoléon. |
| Мы ездили каждый день кругом кремлевских стен, он указывал, где ломать, где строить, где люнет, где равелин, где ряд блок-гаузов, – взгляд, быстрота, удар! Все было, наконец, решено; Даву приставал за окончательным решением. Опять они были наедине, и я третий. Опять Наполеон ходил по комнате, скрестя руки. | Nous faisions chaque jour des chevauchées autour des murailles du Kremlin ; il indiquait alors où il fallait abattre, où il fallait construire, l’emplacement d’une lunette, d’une demi-lune, d’une rangée de blockhaus : coup d’œil, rapidité, décision ! Tout fut enfin arrêté. Davout insistait pour obtenir une résolution définitive. Ils se retrouvèrent seuls avec moi. Napoléon recommença à arpenter la pièce, les bras croisés. |
| Я не мог оторваться от его лица, сердце мое билось. – “Я иду”, – сказал Даву. – “Куда?” – спросил Наполеон. – “Солить лошадей”, – сказал Даву. Наполеон вздрогнул, решалась судьба. “Дитя! – сказал он мне вдруг: – что ты думаешь о нашем намерении?” Разумеется, он спросил у меня так, как иногда человек величавшего ума, в последнее мгновение, обращается к орлу или решетке. Вместо Наполеона, я обращаюсь к Даву и говорю, как бы во вдохновении: “Улепетывайте-ка, генерал, во-свояси!” Проект был разрушен. Даву пожал плечами и, выходя, сказал шепотом: “Bah! Il devient supersticieux!” А назавтра же было объявлено выступление. | Je ne pouvais détacher mes yeux de son visage ; mon cœur battait. « J’y vais », dit Davout. « Où ? » demanda Napoléon. « Faire préparer les salaisons de chevaux », répondit Davout. Napoléon tressaillit ; c’était sa destinée qui se jouait. « Enfant, me dit-il tout à coup, que penses-tu de notre projet ? » Bien entendu il me posait cette question à la manière d’un homme d’intelligence supérieure qui tire à la dernière minute sa décision à pile ou face. Au lieu de répondre à Napoléon, je me tournai vers Davout et lui dis comme sous le coup d’une inspiration : « Repartez en toute hâte pour votre pays, mon général ! » Le projet était ruiné. Davout haussa les épaules et sortit en murmurant : « Bah ! il devient superstitieux ! ». Et le lendemain l’ordre était donné d’effectuer la retraite. |
| – Все это чрезвычайно интересно, – произнес князь ужасно тихо, – если это все так и было… то-есть, я хочу сказать… – поспешил-было он поправиться. | – Tout cela est d’un extraordinaire intérêt, articula le prince à voix très basse, – si les choses se sont passées ainsi… ou plutôt je veux dire… rectifia-t-il vivement. |
| – О, князь! – вскричал генерал, упоенный своим рассказом до того, что, может быть, уже не мог бы остановиться даже пред самою крайнею неосторожностью: – вы говорите: “все это было”! Но было более, уверяю вас, что было гораздо более! Все это только факты мизерные, политические. Но повторяю же вам, я был свидетелем ночных слез и стонов этого великого человека; а этого уж никто не видел кроме меня! Под конец, правда, он уже не плакал, слез не было, но только стонал иногда; но лицо его все более и более подергивалось как бы мраком. | Le général était grisé par son propre récit au point d’être peut-être incapable de reculer devant les pires impudences.– Oh ! prince, s’écria-t-il, vous dites : « si les choses se sont passées ainsi ! » Mais, je vous en donne ma parole, mon récit est en-dessous, bien en-dessous de la réalité ! Tout ce que je vous ai raconté n’a trait qu’à des incidents politiquese d’un maigre intérêt. Mais je vous répète que j’ai été témoin des larmes nocturnes et des gémissements de ce grand homme. Nul autre ne peut en dire autant ! Il est vrai que, vers la fin, il ne pleurait déjà plus ; il ne lui restait plus de larmes ; il ne faisait plus que gémir de temps à autre ; son visage se renfrognait de plus en plus. |
| Точно вечность уже осеняла его мрачным крылом своим. Иногда, по ночам, мы проводили целые часы одни, молча – мамелюк Рустан храпит, бывало, в соседней комнате; ужасно крепко спал этот человек. “Зато он верен мне и династии”, говорил про него Наполеон. Однажды мне было страшно больно, и вдруг он заметил слезы на глазах моих; он посмотрел на меня с умилением: | On eût dit que l’éternité étendait déjà sur lui son aile sombre. Parfois, la nuit, nous passions des heures entières seuls, dans le silence. Le mamelouk Roustan ronflait dans la pièce voisine ; c’est étonnant ce que cet homme-là avait le sommeil dur. « En revanche il m’est fidèle, à moi et à ma dynastie », disait Napoléon en parlant de lui. « Un jour que j’avais le cœur bien gros, l’Empereur aperçut des larmes dans mes yeux. Il me regarda avec attendrissement, |
| “Ты жалеешь меня!” вскричал он: “ты, дитя, да еще, может быть, пожалеет меня и другой ребенок, мой сын, le roi de Rome; остальные все, все меня ненавидят, а братья первые продадут меня в несчастии!” Я зарыдал и бросился к нему; тут и он не выдержал; мы обнялись, и слезы наши смешались. “Напишите, напишите письмо к императрице Жозефине!” прорыдал я ему. Наполеон вздрогнул, подумал и сказал мне: “Ты напомнил мне о третьем сердце, которое меня любит; благодарю тебя, друг мой!” Тут же сел и написал то письмо к Жозефине, с которым назавтра же был отправлен Констан. | « Tu compatis à mes chagrins ! s’exclama-t-il ; tu es le seul, peut-être avec un autre enfant, mon fils, le roi de Rome, à partager ma peine ; tous les autres me haïssent ; quant à mes frères, ils seront les premiers à me trahir en face de l’adversité ! » Je me mis à sangloter et me précipitai vers lui ; alors il ne se contint plus : nous nous embrassâmes et mêlâmes nos larmes. « Écrivez, lui dis-je en pleurant, écrivez une lettre à l’impératrice Joséphine ! » Napoléon tressaillit, se recueillit un moment et me répliqua : « Tu viens de me rappeler le troisième cœur qui m’aime ; merci, mon ami ! » Et, sur-le-champ, il écrivit à Joséphine une lettre qui fut emportée le lendemain même par Constant. |
| – Вы сделали прекрасно, – сказал князь; – среди злых мыслей, вы навели его на доброе чувство. | – Vous avez très bien agi, dit le prince ; – au milieu des mauvaises pensées qui l’assaillaient vous avez éveillé en lui un bon sentiment. |
| – Именно, князь, и как прекрасно вы это объясняете, “сообразно с собственным вашим сердцем! – восторженно вскричал генерал, и, странно, настоящие слезы заблистали в глазах его. – Да, князь, да, это было великое зрелище! И знаете ли, я чуть не уехал за ним в Париж и уж, конечно, разделил бы с ним “знойный остров заточенья”, но увы! судьбы наши разделились! Мы разошлись: он – на знойный остров, где хотя раз, в минуту ужасной скорби, вспомнил, может быть, о слезах бедного мальчика, обнимавшего и простившего его в Москве; я же был отправлен в кадетский корпус, где нашел одну муштровку, грубость товарищей и… Увы! Все пошло прахом! | – Justement, prince ! comme vous expliquez bien cela en vous laissant aller aux impulsions de votre cœur ! s’écria le général enthousiasmé ; et, chose étrange, de vraies larmes brillèrent dans ses yeux. – Oui, prince, ce spectacle avait sa grandeur. Et savez-vous que je fus sur le point de l’accompagner à Paris ? En ce cas je l’aurais sûrement suivi dans sa « déportation à l’île tropicale » ; mais hélas ! nos destinées divergèrent ! Nous nous quittâmes, il partit pour cette île tropicale où, peut-être, dans une minute de cruel chagrin, il se sera rappelé les larmes du pauvre enfant qui l’avait embrassé et lui avait pardonné à Moscou ; quant à moi, on m’envoya au corps des cadets où je ne trouvai qu’une rude discipline et des camarades grossiers… hélas ! tout s’écroula par la suite ! |
| “Я не хочу тебя отнять у твоей матери и не беру с собой!” сказал он мне в день ретирады, “но я желал бы что-нибудь для тебя сделать”. Он уже садился на коня: “Напишите мне что-нибудь в альбом моей сестры, на память”, произнес я, робея, потому что он был очень расстроен и мрачен. Он вернулся, спросил перо, взял альбом: “Каких лет твоя сестра?” – спросил он меня, уже держа перо. – “Трех лет”, – отвечал я. – “Petite fille alors”. И черкнул в альбом: “Ne mentez jamais!” “Napolйon, votre ami sincйre”. Такой совет и в такую минуту, согласитесь, князь! | « Le jour de la retraite, Napoléon me dit : « Je ne veux pas t’enlever à ta mère en t’emmenant avec moi. Mais je désirerais faire quelque chose pour toi. » Il était déjà en selle. « Écrivez-moi un mot, comme souvenir, sur l’album de ma sœur », fis-je timidement, car il était sombre et, très agité. Il revint sur ses pas, demanda une plume, prit l’album. « Quel âge a ta sœur ? » me dit-il, la plume à la main. « Trois ans », répondis-je, « Petite fille alors ». Et il écrivit sur l’album : Ne mentez jamais. Napoléon, votre ami sincère. « Un tel conseil, dans un tel moment ! convenez, prince… |
| – Да, это знаменательно. | – Oui, c’est significatif. |
| – Этот листок, в золотой рамке, под стеклом, всю жизнь провисел у сестры моей в гостиной, на самом видном месте, до самой смерти ее – умерла в родах; где он теперь – не знаю… но… ах, боже мой! Уже два часа! Как задержал я вас, князь! Это непростительно.- Этот листок, в золотой рамке, под стеклом, всю жизнь провисел у сестры моей в гостиной, на самом видном месте, до самой смерти ее – умерла в родах; где он теперь – не знаю… но… ах, боже мой! Уже два часа! Как задержал я вас, князь! Это непростительно. | – Ce feuillet d’album fut placé sous verre dans un cadre doré ; ma sœur le garda toute sa vie dans son salon, à la place d’honneur. Elle est morte en couches et depuis… je ne sais ce que cet autographe est devenu… mais… Ahe! mon Dieu ! déjà deux heures ! Comme je vous ai retenu, prince ! C’est impardonnable. |
| Генерал встал со стула. | |
| – О, напротив! – промямлил князь: – вы так меня заняли и… наконец… это так интересно; я вам так благодарен! | – Au contraire, balbutia le prince, vous m’avez tellement captivé et… enfin… cela offre tant d’intérêt, je vous suis si reconnaissant. |
| – Князь! – сказал генерал, опять сжимая до боли его руку и сверкающими глазами пристально смотря на него, как бы сам вдруг опомнившись и точно ошеломленный какою-то внезапною мыслью: – князь! Вы до того добры, до того простодушны, что мне становится даже вас жаль иногда. Я с умилением смотрю на вас; о, благослови вас бог! Пусть жизнь ваша начнется и процветет… в любви. Моя же кончена! О, простите, простите! | Le général serra de nouveau, et à lui faire mal, la main du prince. Il le fixa de ses yeux brillants avec l’air d’un homme qui s’est ressaisi brusquement et dont l’esprit est traversé par une pensée inopinée. – Prince ! dit-il, vous êtes si bon, si simple d’esprit que vous m’en inspirez parfois de la pitié. Je vous contemple avec attendrissement. Oh ! que le bon Dieu vous bénisse ! Je souhaite que votre vie commence enfin et fleurisse… dans l’amour. La mienne est finie ! Oh ! pardon, pardon ! |
| Он быстро вышел, закрыв лицо руками. В искренности его волнения князь не мог усомниться. Он понимал также, что старик вышел в упоении от своего успеха; но ему все-таки предчувствовалось, что это был один из того разряда лгунов, которые хотя и лгут до сладострастия и даже до самозабвения, но и на самой высшей точке своего упоения все-таки подозревают про себя, что ведь им не верят, да и не могут верить. Akirill.com | Il sortit précipitamment en se cachant le visage dans les mains. Le prince ne pouvait mettre en doute la sincérité de son émotion. Il comprenait aussi que le vieillard partait dans l’enivrement de son succès. Mais il sentait confusément qu’il avait affaire à un de ces hâbleurs qui, tout en se délectant dans leur mensonge jusqu’à s’en oublier eux-mêmes, n’en gardent pas moins, au plus fort de leur griserie, l’impression intime qu’on ne les croit pas et qu’on ne peut pas les croire. |
| В настоящем положении своем, старик мог опомниться, не в меру устыдиться, заподозрить князя в безмерном сострадании к нему, оскорбиться. “Не хуже ли я сделал, что довел его до такого вдохновения?” – тревожился князь, и вдруг не выдержал и расхохотался ужасно, минут на десять. Он было стал укорять себя за этот смех; но тут же понял, что не в чем укорять, потому что ему бесконечно было жаль генерала. | . Dans sa présente disposition le vieillard pouvait faire un retour sur lui-même, avoir un accès de vergogne et se sentir offensé en soupçonnant le prince de lui avoir témoigné une excessive pitié. « N’ai-je pas eu tort de l’avoir laissé s’exalter ainsi ? » se demandait-il avec inquiétude. Soudain il n’y tint plus et partit d’un grand éclat de rire qui dura près de dix minutes. Il fut ensuite sur le point de se faire grief de cette hilarité, mais il se ravisa et comprit qu’il n’avait rien à se reprocher, vu l’immense commisération qu’il portait au général. |
| Предчувствия его сбылись. Вечером же он получил странную записку, краткую, но решительную. Генерал уведомлял, что он и с ним расстается навеки, что уважает его и благодарен ему, но даже и от него не примет “знаков сострадания, унижающих достоинство и без того уже несчастного человека”. | Ses pressentiments se réalisèrent. Le soir même il reçut un billet étrange, laconique, mais péremptoire. Le général lui faisait savoir qu’il rompait avec lui pour toujours, qu’il lui gardait son estime et sa reconnaissance, mais que, même de sa part, il se refusait à accepter « des témoignages de compassion mortifiants pour la dignité d’un homme déjà suffisamment éprouvé par ailleurs ». |
| Когда князь услышал, что старик заключился у Нины Александровны, то почти успокоился за него. Но мы уже видели, что генерал наделал каких-то бед и у Лизаветы Прокофьевны. Здесь мы не можем сообщить подробностей, но заметим вкратце, что сущность свидания состояла в том, что генерал испугал Лизавету Прокофьевну, а горькими намеками на Ганю привел ее в негодование. Он был выведен с позором. Вот почему он и провел такую ночь и такое утро, свихнулся окончательно и выбежал на улицу чуть не в помешательстве. | Quand le prince apprit qu’il vivait en reclus, chez Nina Alexandrovna, il n’eut presque plus d’inquiétude sur son compte. Mais, comme nous l’avons déjà vu, le général alla faire un esclandre chez Elisabeth Prokofievna. Nous ne pouvons raconter ici cet incident par le menu ; relatons en deux mots l’objet de leur entretien. Elisabeth Prokofievna, d’abord effrayée par les divagations du général, fut saisie d’indignation en l’entendant faire d’amères réflexions sur Gania. Il fut honteusement mis à la porte. Aussi avait-il passé la nuit et la matinée dans un tel état de surexcitation que, perdant tout empire sur lui-même, il avait fini par s’élancer dans la rue presque comme un fou. |
| Коля все еще не понимал дела вполне и даже надеялся взять строгостию. | Kolia ne comprenait qu’à moitié ce qui se passait et gardait l’espoir d’agir sur son père par intimidation. |
| – Ну куда мы теперь потащимся, как вы думаете, генерал? – сказал он: – к князю не хотите, с Лебедевым рассорились, денег у вас нет, у меня никогда не бывает: вот и сели теперь на бобах, среди улицы. | – Eh bien ! où allons-nous errer maintenant ? Qu’en pensez-vous, général ? dit-il. Vous ne voulez pas aller chez le prince ; vous êtes brouillé avec Lébédev ; vous n’avez pas d’argent, et moi je n’en ai jamais : nous voilà maintenant au beau milieu de la rue comme sur un tas de fèves. |
| – Приятнее сидеть с бобами чем на бобах, – пробормотал генерал, – этим… каламбуром я возбудил восторг… в офицерском обществе… сорок четвертого… Тысяча… восемьсот… сорок четвертого года, да!.. Я не помню… О, не напоминай, не напоминай! “Где моя юность, где моя свежесть!” Как вскричал… кто это вскричал, Коля? | – Il est plus agréable d’être avec des femmes que sur des fèves, murmura le général. Ce… calembour m’a valu le plus vif succès… au cercle des officiers en 44… Oui, en mil… huit cent… quarante-quatre !… Je ne me souviens plus… Ah ! ne m’en parle pas ! « Où est ma jeunesse ? Où est ma fraîcheur ? » comme s’écriait… Qui s’écriait cela, Kolia ? |
| – Это у Гоголя, в “Мертвых Душах”, папаша, – ответил Коля, и трусливо покосился на отца. | – C’est une citation de Gogol, dans les Âmes mortes, papa, répondit Koliae en jetant sur son père un coup d’œil inquiet. |
| – Мертвые души! О, да, мертвые! Когда похоронишь меня, напиши на могиле: “Здесь лежит мертвая душа”! “Позор преследует меня!” Это кто сказал, Коля? | – Les Âmes mortes ? Ah ! oui, mortes ! Quand tu m’enterreras, inscris sur ma tombe : « Ci-gît une âme morte ! » « L’opprobre me suit partout ! » – Qui a dit cela, Kolia ? |
| – Не знаю, папаша. | – Je n’en sais rien, papa. |
| – Еропегова не было! Ерошки Еропегова!.. – вскричал он в исступлении, приостанавливаясь на улице: – и это сын, родной сын! | – Iéropiégov n’a pas existé ! Iérochka Iéropiégov !… s’exclama-t-il d’un ton exaspéré en s’arrêtant au milieu de la rue. – Et c’est mon fils, mon propre fils qui me donne ce démenti ! |
| Еропегов, человек, заменявший мне одиннадцать месяцев брата, за которого я на дуэль… Ему князь Выгорецкий, наш капитан, говорит за бутылкой: “Ты, Гриша, где свою Анну получил, вот что скажи?” – “На полях моего отечества, вот где получил!” – Я кричу: “Браво, Гриша!” Ну, тут и вышла дуэль, а потом повенчался… с Марьей Петровной Су… Сутугиной и был убит на полях… | Iéropiégov, qui a été pendant onze mois un véritable frère pour moi et pour lequel j’ai eu ce duel… Un jour le prince Vygoretski, notre capitaine, lui dit pendant que nous buvions : « Toi, Gricha, je serais curieux de savoir où tu as décroché ta croix de Sainte-Anne ? » – « Sur les champs de bataille de ma patrie, voilà où je l’ai décrochée ! » Moi, je m’écrie : « Bravo, Gricha ! » Eh bien ! ce fut la cause d’un duel. Puis il épousa… Marie Pétrovna Sou… Soutouguine, et fut tué plus tard sur le champ de bataille… |
| Пуля отскочила от моего креста на груди и прямо ему в лоб: “В век не забуду!” крикнул, и пал на месте. Я… я служил честно, Коля; я служил благородно, но позор – “позор преследует меня!” Ты и Нина придете ко мне на могилку… “Бедная Нина!” Я прежде ее так называл, Коля, давно, в первое время еще, и она так любила… Нина, Нина! Что сделал я с твоею участью! За что ты можешь любить меня, терпеливая душа! У твоей матери душа ангельская, Коля, слышишь ли, ангельская! | Une balle ricocha sur la croix que je portais à la poitrine et vint le frapper au front. « Je n’oublierai jamais ! » s’écria-t-il, et il tomba mort. Je… j’ai servi avec honneur, Kolia ; j’ai servi noblement, mais l’opprobre, « l’opprobre me suit partout ! » Ta mère et toi viendrez sur ma tombe… « Pauvre Nina ! » C’est ainsi que je l’appelais jadis, Kolia, il y a longtemps, dans les premiers temps, et cela lui faisait plaisir… Nina ! Nina ! qu’ai-je fait de ton existence ? Comment peux-tu m’aimer, âme résignée ! Ta mère a l’âme d’un ange, Kolia ; tu m’entends ? l’âme d’un ange ! |
| – Это я знаю, папаша. Папаша, голубчик, воротимтесь домой к мамаше! Она бежала за нами. Ну что вы стали? Точно не понимаете… Ну чего вы-то плачете? | – Je le sais, papa. Père chéri, retournons à la maison auprès de maman ! Elle voulait courir après nous. Pourquoi hésitez-vous ? On dirait que vous ne comprenez pas… Allons bon ! qu’avez-vous à pleurer ? |
| Коля сам плакал и целовал у отца руки. | Kolia lui-même pleurait et baisait les mains de son père. |
| – Ты целуешь мне руки, мне! | – Tu me baises les mains, à moi ! |
| – Ну да, вам, вам. Ну что ж удивительного? Ну чего вы ревете-то среди улицы, а еще генерал называется, военный человек, ну, пойдемте! | – Eh bien ! oui, à vous, à vous. Qu’y a-t-il là d’étonnant ? Allons, pourquoi vous mettez-vous à hurler en pleine rue, vous, un général, un homme de guerre ! Venez ! |
| – Благослови тебя бог, милый мальчик, за то, что почтителен был к позорному, – да! к позорному старикашке, отцу своему… да будет и у тебя такой же мальчик… le roi de Rome… О, проклятие, проклятие дому сему! | – Que le bon Dieu te bénisse, mon cher petit, pour le respect que tu as gardé à ton fichu vieillard de père, malgré l’opprobre, oui l’opprobre dont il est couvert… Puisses-tu avoir un fils qui te ressemble… Le roi de Rome…. Oh ! « la malédiction soit sur cette maison » ! |
| – Да что ж это в самом деле здесь происходит! – закипелe вдруг Коля. – Что такое случилось? Почему вы не хотите вернуться домой теперь? Чего вы с ума-то сошли? | – Mais que se passe-t-il donc ? s’écria Kolia avec emportement. – Qu’est-il arrivé ? Pourquoi ne voulez-vous plus retourner à la maison ? Avez-vous perdu la raison ? |
| – Я объясню, я объясню тебе… я все скажу тебе; не кричи, услышат… le roi de Rome… О, тошно мне, грустно мне! “Няня, где твоя могила!” Это кто воскликнул, Коля? | – Je t’expliquerai, je t’expliquerai… Je te dirai tout ; ne crie pas, on nous entendrait… Le roi de Rome…. Oh ! que je me sens écœuré et triste ! « Ma nourrice, où est ta tombe ? » Qui a dit cela, Kolia ? |
| – Не знаю, не знаю, кто воскликнул! Пойдемте домой сейчас, сейчас! Я Ганьку исколочу, если надо… да куда ж вы опять? | – Je ne sais, je ne sais qui a pu dire cela. Allons tout de suite à la maison, tout de suite ! Je mettrai Gania en pièces, s’il le faut… Mais où allez-vous encore ? |
| Но генерал тянул его на крыльцо одного ближнего дома. | Le général l’entraînait vers le perron d’une maison voisine. |
| – Куда вы? это чужое крыльцо! | – Où allez-vous ? Cette maison n’est pas la nôtre ! |
| Генерал сел на крыльцо и за руку все притягивал к себе Колю. | Le général s’était assis sur le perron et attirait par le bras Kolia auprès de lui. |
| – Нагнись, нагнись! – бормотал он: – я тебе все скажу… позор… нагнись… ухом, ухом; я на ухо скажу… | – Penche-toi, penche-toi ! murmura-t-il ; je te dirai tout… Ma honte… penche-toi… Tends ton oreille, je te dirai cela à l’oreille… |
| – Да чего вы! – испугался ужасно Коля, подставляя однако же ухо. | – Mais qu’avez-vous ? s’écria Kolia épouvanté mais tendant néanmoins l’oreille. |
| – Le roi de Rome… – прошептал генерал, тоже как будто весь дрожа. | – Le roi de Rome… articula le général qui paraissait aussi tout tremblant. |
| – Чего?.. Да какой вам дался le roi de Rome?.. Что? | – Quoi ? qu’est-ce qui vous prend de parler tout le temps du roi de Rome ?… Qu’est-ce que cela signifie ? |
| – Я… я… – зашептал опять генерал, все крепче и крепче цепляясь за плечо “своего мальчика”, – я… хочу… я тебе… все, Марья, Марья… Петровна Су-су-су… | – Je… je… balbutia de nouveau le général en s’agrippant de plus en plus à l’épaule de « son petit », – je… veux… je veux tout te… Marie, Marie… Pétrovna Sou… Sou… Sou… |
| Коля вырвался, схватил сам генерала за плечи и, как помешанный, смотрел на него. Старик побагровел, губы его посинели, мелкие судороги пробегали еще по лицу. Вдруг он склонился и начал тихо падать на руку Коли. | Kolia se libéra de son étreinte, l’empoigna par les épaules et le regarda avec stupeur. Le vieillard était devenu pourpre, ses lèvres bleuissaient et de légères convulsions passaient sur son visage. Tout à coup il s’affaissa et se laissa doucement tomber dans les bras de Kolia. |
| – Удар! – вскричал тот на всю улицу, догадавшись наконец в чем дело. | – Une attaque d’apoplexie ! s’écria Kolia à tue-tête dans la direction de la rue. » Il venait enfin de comprendre la réalité. |
| V. | V. |
| По правде, Варвара Ардалионовна, в разговоре с братом, несколько преувеличила точность своих известий о сватовстве князя за Аглаю Епанчину. Может быть, как прозорливая женщина, она предугадала то, что должно было случиться в близком будущем; может быть, огорчившись из-за разлетевшейся дымом мечты (в которую и сама, по правде, не верила), она, как человек, не могла отказать себе в удовольствии, преувеличением беды, подлить еще более яду в сердце брата, впрочем, искренно и сострадательно ею любимого. | À vrai dire, Barbe Ardalionovna, en causant avec son frère, avait quelque peu exagéré la précision de ses informations sur les fiançailles du prince avec Aglaé Epantchine. Il se peut qu’en femme perspicace elle ait deviné ce qui devait se passer, dans un proche avenir. Il se peut aussi que, dépitée de voir s’évanouir un rêve (auquel elle-même n’avait en réalité jamais cru), elle n’ait pu se refuser la satisfaction bien humaine d’exagérer ce malheur et de verser une nouvelle goutte de fiel dans le cœur de son frère, bien qu’elle eût pour celui-ci une affection et une sympathie sincères. |
| Но во всяком случае она не могла получить от подруг своих, Епанчиных, таких точных известий; были только намеки, недосказанные слова, умолчания, загадки. А может быть, сестры Аглаи и намеренно в чем-нибудь проболтались, чтоб и самим что-нибудь узнать от Варвары Ардалионовны; могло быть, наконец, и то, что и они не хотели отказать себе в женском удовольствии немного подразнить подругу, хотя бы и детства: не могли же они не усмотреть во столько времени хоть маленького краюшка ее намерений. | En tout cas, elle ne pouvait avoir reçu de ses amies, les demoiselles Epantchine, des renseignements aussi précis ; tout s’était limité à des allusions, des phrases inachevées, des silences, des énigmes. Peut-être aussi les sœurs d’Aglaé avaient-elles risqué intentionnellement une indiscrétion pour tirer quelque chose de Barbe Ardalionovna. Enfin il n’est pas non plus invraisemblable qu’elles aient cédé au plaisir très féminin de taquiner un peu leur amie, bien qu’elle fût une camarade d’enfance. Elles ne pouvaient pas ne pas avoir entrevu, au bout de tant de temps, au moins quelque chose du dessein que poursuivait la jeune femme. |
| С другой стороны и князь, хотя и совершенно был прав, уверяя Лебедева, что ничего не может сообщить ему и что с ним ровно ничего не случилось особенного, тоже, может быть, ошибался. Действительно, со всеми произошло как бы нечто очень странное: ничего не случилось, и как будто в то же время и очень много случилось. Последнее-то и угадалаe Варвара Ардалионовна своим верным женским инстинктом. | D’autre part, le prince était peut-être lui aussi dans l’erreur, quoique de bonne foi, lorsqu’il affirmait à Lébédev qu’il n’avait rien à lui communiquer et que rien de particulier n’était survenu dans sa vie. En réalité, chacun se trouvait en présence d’un singulier phénomène : rien n’était arrivé et cependant tout se passait comme si quelque chose de très important était arrivé. C’est ce que, mue par son sûr instinct de femme, Barbe Ardalionovna avait deviné. |
| Как вышло, однако же, что у Епанчиных все вдруг разом задались одною и согласною мыслию о том, что с Аглаей произошло нечто капитальное, и что решается судьба ее, – это очень трудно изложить в порядке. Но только что блеснула эта мысль, разом у всех, как тотчас же все разом и стали на том, что давно уже все разглядели и все это ясно предвидели; что все ясно было еще с “бедного рыцаря”, даже и раньше, только тогда еще не хотели верить в такую нелепость. | Il est toutefois très difficile d’exposer logiquement comment tous les membres de la famille Epantchine eurent, au même moment, la commune pensée qu’un événement capital était advenu dans la vie d’Aglaé et allait décider de son sort. Mais, dès que cette pensée fut entrée dans leur tête, tous convinrent sur-le-champ qu’ils avaient depuis longtemps déjà envisagé et prévu clairement une éventualité devenue évidente depuis l’incident du « chevalier pauvre » et même avant ; seulement on se refusait alors à croire pareille absurdité. |
| Так утверждали сестры; конечно, и Лизавета Прокофьевна раньше всех все предвидела и узнала, и давно уже у ней “болело сердце”, но – давно ли, нет ли, – теперь мысль о князе вдруг стала ей слишком не по нутру, собственно потому, что сбивала ее с толку. Тут предстоял вопрос, который надо было немедленно разрешить; но не только разрешить его нельзя было, а даже и вопроса-то бедная Лизавета Прокофьевна не могла поставить пред собой в полной ясности, как ни билась. Дело было трудное: хорош или не хорош князь? Хорошо все это или не хорошо? Если не хорошо (что несомненно), то чем же именно не хорошо? А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?” | C’est ce qu’affirmaient les sœurs d’Aglaé. Il va de soi qu’Elisabeth Prokofievna avait tout prédit et tout compris avant les autres ; même « le cœur lui en avait fait mal ». Mais, que cette perspicacité lui fût venue depuis longtemps ou peu, le prince n’éveillait plus dans son esprit qu’une idée déplaisante, parce que déroutante pour sa raison. Il y avait ici une question à résoudre immédiatement ; or cette question, la malheureuse Elisabeth Prokofievna non seulement ne pouvait pas la trancher, mais encore n’arrivait même pas à se la poser avec netteté. Le cas était délicat : « Le prince était-il ou non un bon parti ? L’affaire était-elle bonne ou mauvaise ? Si elle était mauvaise (ce qui semblait hors de doute), quelle en était la raison ? Si elle était bonne (ce qui était également possible), sur quoi se fonder pour en juger ainsi ? » |
| Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь “ей богу, и ему что-то в этом же роде все это время мерещилось, нет, нет и вдруг как будто и померещится!” Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: “Ведь в сущности что ж?…” (Умолчание.) “Конечно, все это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…” (Опять умолчание.) | Le chef de famille, Ivan Fiodorovitch, commença, bien entendu, par manifester son étonnement, puis il avoua qu’« en vérité, lui aussi s’était douté de quelque chose de ce genre pendant tout ce temps, bien que par intermittences ! » Sentant peser sur lui le regard sévère de son épouse, il se tut ; mais ce ne fut l’affaire que d’une matinée, car le soir, se trouvant en tête à tête avec elle, il fut mis en demeure de s’expliquer. Il risqua alors avec une certaine hardiesse quelques réflexions assez inattendues : « Au fond, de quoi s’agit-il ?… (Une pause.) Assurément tout cela est bien étrange si toutefois c’est vrai, je n’y veux point contredire, mais… (Nouvelle pause.) |
| “А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей богу, чудеснейший парень, и… и, и – ну, наконец, имя же, родовое наше имя, все это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то-есть, смотря с этой тонки зрения, то-есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но все же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого. У него есть… и… и… и…” (Продолжительное умолчание и решительная осечка.) Выслушав супруга, Лизавета Прокофьевна вышла из всяких границ. | D’un autre côté, à considérer les choses bien en face, le prince est un très brave garçon, ma foi ! Et… et, voyons, il porte un nom qui appartient à notre famille ; tout cela pourrait paraître rehausser, en quelque sorte, notre patronymique déconsidéré aux yeux du monde, naturellement en se plaçant à ce point de vue, car… Enfin, le monde, le monde est le monde. Et puis, après tout, le prince n’est pas sans fortune, quoique sa fortune ne soit pas tellement considérable. Il a… et… et… » Là-dessus Ivan Fiodorovitch, à bout d’éloquence, s’arrêta court. Cette manière de voir de son mari fit sortir Elisabeth Prokofievna de ses gonds |
| По ее мнению, все происшедшее было “непростительным и даже преступным вздором, фантастическая картина глупая и нелепая!” Прежде всего уж то, что “этот князишка – больной идиот, второе – дурак, ни света не знает, ни места в свете не имеет: кому его покажешь, куда приткнешь? демократ какой-то непозволительный, даже и чинишка-то нет, и… и… и… что скажет Белоконская? Да и такого ли, такого ли мужа воображали и прочили мы Аглае?” Последний аргумент, был, разумеется, самый главный. Сердце матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого сердца, вдруг говорившее ей: “а чем бы князь не такой какого вам надо?” Ну, вот эти-то возражения собственного сердца и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны. | À ses yeux tout ce qui s’était passé était « une sottise impardonnable et même criminelle, une fantasmagorie absurde et inepte ». D’abord « ce princillon est un malade, un idiote; ensuite c’est un imbécile qui ne connaît pas le monde et n’est pas capable d’y tenir sa place : à qui le présenter ? où l’introduire ? C’est un inconvenant démocrate, dépourvu de tout grade hiérarchique et puis… que dirait la Biélokonski ? Est-ce là le mari que nous avions rêvé pour Aglaé ? » Ce dernier argument était naturellement décisif. Son cœur de mère saignait et frémissait à cette pensée qui lui arrachait les larmes des yeux, bien qu’au même instant de ce même cœur une voix montât qui lui disait : « en quoi le prince ne serait-il pas le gendre qu’il vous faut » ? C’étaient les objections de sa propre conscience qui donnaient à Elisabeth Prokofievna le plus de souci. Akirill.com |
| Сестрам Аглаи почему-то понравилась мысль о князе; даже казалась не очень и странною; одним словом, они вдруг могли очутиться даже совсем на его стороне. Но обе они решились молчать. Раз навсегда замечено было в семействе, что чем упорнее и настойчивее возрастали иногда, в каком-нибудь общем и спорном семейном пункте, возражения и отпоры Лизаветы Прокофьевны, тем более это могло служить для всех признаком, что она, может быть, уж и соглашается с этим пунктом. Но Александре Ивановне нельзя было, впрочем, совершенно умолкнуть. Давно уже признав ее за свою советницу, мамаша поминутно призывала ее теперь и требовала ее мнений, а главное – воспоминаний, то-есть: “как же это все случилось? Почему этого никто не видал? Почему тогда не говорили? | Les sœurs d’Aglaé ne voyaient pas d’un mauvais œil le projet de mariage avec le prince ; elles n’y trouvaient même rien de si étrange ; bref elles auraient très bien pu embrasser, brusquement le parti de celui-ci, si elles ne s’étaient promis de garder le silence. Une fois pour toutes, on avait remarqué dans l’entourage d’Elisabeth Prokofievna que plus celle-ci mettait d’insistance et d’acharnement à combattre un projet familial en discussion, plus on était fondé à la croire déjà éventuellement acquise à ce projet. Alexandra Ivanovna ne pouvait pas ne pas avoir son mot à dire. Depuis longtemps sa mère, habituée à la prendre pour conseillère, s’adressait sans cesse à elle pour faire appel à son avis et surtout à ses souvenirs : « comment les choses en sont-elles venues là ? pourquoi personne ne s’en est-il aperçu ? comment n’en a-t-on pas parlé ? |
| Что означал тогда этот скверный “бедный рыцарь”? Почему она одна, Лизавета Прокофьевна, осуждена обо всех заботиться, все замечать и предугадывать, а все прочие – одних ворон считать?” и пр., и пр. Александра Ивановна сначала была осторожна и заметила только, что ей кажется довольно верною идея папаши о том, что в глазах света может показаться очень удовлетворительным выбор князя Мышкина в мужья для одной из Епанчиных. Мало-по-малу, разгорячившись, она прибавила даже, что князь вовсе не “дурачек” и никогда таким не был, а насчет значения, – то ведь еще бог знает, в чем будет полагаться, через несколько лет, значение порядочного человека у нас в России: в прежних ли обязательных успехах по службе, или в чем другом? | ? Que signifiait cette piètre plaisanterie du « chevalier pauvre » ? Pourquoi elle seule, Elisabeth Prokofievna, était-elle condamnée à se tracasser pour tout le monde, à tout remarquer, tout deviner, alors que les autres n’avaient qu’à bayer aux corneilles ? » etc., etc. Alexandra Ivanovna se tint d’abord sur la réserve et se contenta de remarquer qu’elle était assez de l’avis de son père lorsque celui-ci disait que le mariage d’un prince Muichkine avec une demoiselle Epantchine pourrait être regardé dans le monde comme fort honorable. Peu à peu elle s’enhardit jusqu’à ajouter que le prince n’était nullement un « benêt » et ne l’avait jamais été ; quant à sa position sociale, nul ne pouvait prévoir sur quoi l’on jugerait, d’ici quelques années, la valeur d’un homme en Russie, ni si cette valeur dépendrait des succès d’une carrière officielle ou de toute autre base d’appréciation. |
| На все это мамаша немедленно отчеканила, что Александра “вольнодумка, и что все это их проклятый женский вопрос”. Затем чрез полчаса отправилась в город, а оттуда на Каменный остров, чтобы застать Белоконскую, как нарочно в то время случившуюся в Петербурге, но скоро, впрочем, отъезжавшую. Белоконская была крестною матерью Аглаи. | À quoi la maman répliqua aussitôt, et vertement, qu’Alexandra « était une émancipée, et tout cela par la faute de leur maudite question féminine ». Une demi-heure après, elle se rendait en ville et de là au Kamenny Ostrov pour y voir la Biélokonski, qui venait justement de rentrer à Pétersbourg mais n’y devait passer que peu de temps. La Biélokonski était la marraine d’Aglaé. |
| “Старуха” Белоконская выслушала все лихорадочные и отчаянные признания Лизаветы Прокофьевны и нисколько не тронулась слезами сбитой с толку матери семейства, даже посмотрела на нее насмешливо. Это была страшная деспотка; в дружбе, даже в самой старинной, не могла терпеть равенства, а на Лизавету Прокофьевну смотрела решительно как на свою protegйe, как и тридцать пять лет назад, и никак не могла примириться с резкостью и самостоятельностью ее характера. | Cette « vieille dame » écouta toutes les confidences fiévreuses et désespérées d’Elisabeth Prokofievna, mais, loin d’être le moins du monde émue par les larmes et les angoisses maternelles de la visiteuse, elle la regarda d’un air moqueur. Son caractère était singulièrement despotique ; elle ne pouvait admettre sur un pied d’égalité les personnes auxquelles elle était liée, même par une amitié de longue date. Elle traitait délibérément Elisabeth Prokofievna en protégée, comme elle l’avait fait trente-cinq ans auparavant, et ne pouvait s’habituer à ses allures de brusquerie et d’indépendance. |
| Она заметила, между прочим, что, “кажется, они там все, то своей всегдашней привычке, слишком забежали вперед и из мухи сочинили слона; что сколько она ни вслушивалась, не убедилась, чтоб у них действительно произошло что-нибудь серьезное; что не лучше ли подождать пока что-нибудь еще выйдет; что князь, по ее мнению, порядочный молодой человек, хотя больной, странный и слишком уж незначительный. Хуже всего, что он любовницу открыто содержит”. | Elle observa, entre autres, que « ces dames paraissaient avoir, comme toujours, exagéré les choses et fait d’une mouche un éléphant » ; ce qu’elle venait d’entendre ne suffisait pas à la convaincre qu’un événement sérieux se fût effectivement produit ; ne valait-il pas mieux attendre et voir venir ? Le prince, à son avis, était « un jeune homme très convenable, bien que malade, fantasque et d’une excessive nullité. Le pis était qu’il entretenait ouvertement une maîtresse ». |
| Лизавета Прокофьевна очень хорошо поняла, что Белоконская немного сердита за неуспех Евгения Павловича, ею отрекомендованного. Воротилась она к себе в Павловск еще в большем раздражении, чем когда поехала, и тотчас же всем досталось, главное за то, что “с ума сошли”, что ни у кого решительноe так не ведутся дела, только у них одних; “чего заторопились? Что вышло? Сколько я ни всматриваюсь, никак не могу заключить, что действительно что-нибудь вышло! Подождите пока еще выйдет! Мало ли что Ивану Федоровичу могло померещиться, не из мухи же делать слона?” и пр. и пр. | Elisabeth Prokofievna comprit fort bien que la Biélokonski avait sur le cœur l’insuccès essuyé par Eugène Pavlovitch, en dépit de sa recommandation. Elle rentra à Pavlovsk encore plus irritée qu’elle ne l’était en partant, et elle le montra aussitôt aux siens en disant qu’« ils avaient perdu l’esprit », que personne ne conduisait ses affaires de cette manière-là, qu’on ne voyait cela que dans sa famille. « Pourquoi cette hâte ? Que s’est-il passé ? J’ai beau chercher, je ne trouve aucune raison de penser que quelque chose soit réellement survenu ! Attendez pour voir les événements. Tant de choses peuvent traverser l’esprit d’Ivan Fiodorovitch ! Faut-il faire d’une mouche un éléphant ? » etc., etc. |
| Выходило, стало быть, что надобно успокоиться, смотреть хладнокровно и ждать. Но увы, спокойствие не продержалось и десяти минут. Первый удар хладнокровию был нанесен известиями о том, что произошло во время отсутствия мамаши на Каменный остров. (Поездка Лизаветы Прокофьевны происходила на другое же утро после того, как князь, накануне, приходил в первом часу, вместо десятого.) Сестры на нетерпеливые расспросы мамаши отвечали очень подробно, и во-первых, что “ровно ничего, кажется, без нее не случилось”, что князь приходил, что Аглая долго к нему не выходила, с полчаса, потом вышла, и как вышла, тотчас же предложила князю играть в шахматы; что в шахматы князь и ступить не умеет, и Аглая его тотчас же победила; стала очень весела и ужасно стыдила князя за его неуменье, ужасно смеялась над ним, так что на князя жалко стало смотреть. | La conclusion était qu’il fallait se calmer, envisager froidement la situation et patienter. Mais hélas ! le calme ne dura pas dix minutes. Le récit de ce qui était arrivé pendant que la maman était allée au Kamenny Ostrov fut l’occasion d’un premier manquement au sang-froid prescrit. (La visite d’Elisabeth Prokofievna à la princesse Biélokonski avait eu lieu le matin ; c’était la veille que le prince s’était présenté à minuit passé en croyant qu’il n’était pas dix heures.) Interrogées fébrilement à ce sujet par leur mère, les sœurs d’Aglaé lui donnèrent force détails. Elles commencèrent par dire « qu’il ne s’était rien passé du tout » ; le prince était venu ; Aglaé l’avait fait attendre une demi-heure avant de se montrer ; puis, à peine entrée, lui avait proposé une partie d’échecs ; le prince ne connaissait rien à ce jeu et avait été mat en un tournemain ; remplie de joie par ce succès, Aglaé lui avait fait honte de son ignorance et avait tellement ri de lui que c’était pitié de le voir. |
| Потом предложила играть в карты, в дураки. Но тут вышло совсем наоборот: князь оказался в дураки такой силы, как… как профессор; играл мастерски; уж Аглая и плутовала, и карты подменяла, и в глазах у него же взятки воровала, а все-таки он каждый раз оставлял ее в дурах; раз пять сряду. | Puis elle lui avait proposé de faire une partie de cartes, de jouer « aux fous ». Mais ç’avait été cette fois l’inverse : le prince était si fort à ce jeu qu’il le jouait comme… comme un professeur. Il y apportait une véritable maestria. Aglaé avait beau tricher, truquer les cartes et lui souffler ses levées, il la battait à chaque partie. Il y en eut cinq. |
| Аглая взбесилась ужасно, даже совсем забылась; наговорила князю таких колкостей и дерзостей, что он уже перестал и смеяться, и совсем побледнел, когда она сказала ему наконец, что “нога ее не будет в этой комнате, пока он тут будет сидеть, и что даже бессовестно с его стороны к ним ходить, да еще по ночам, в первом часу, после всего, что случилось. Затем хлопнула дверью и вышла. Князь ушел как с похорон, несмотря на все их утешения. Вдруг, четверть часа спустя как ушел князь, Аглая сбежала сверху на террасу и с такою поспешностью, что даже глаз не вытерла, а глаза у ней были заплаканы; сбежала же потому, что пришел Коля и принес ежа. | Elle en fut si fâchée qu’elle perdit toute contenance et jeta à la tête du prince des mots si mordants et si impertinents qu’il cessa de rire et devint même tout pâle en l’entendant dire qu’« elle ne remettrait plus les pieds dans cette pièce tant qu’il y serait et que ç’avait été une effronterie de sa part de venir les voir, et à minuit encore, après tout ce qui s’était passé. » Sur quoi elle était sortie en faisant claquer la porte. Le prince était parti avec une figure d’enterrement, malgré toutes les bonnes paroles des sœurs d’Aglaé. Un quart d’heure après son départ, cette dernière était brusquement redescendue de l’étage supérieur sur la terrasse ; sa précipitation avait été telle qu’elle n’avait pas même pris le temps de s’essuyer les yeux, où se voyaient des traces de larmes. Elle était accourue parce que Kolia venait d’apporter un hérisson. |
| Все они стали смотреть ежа; да вопросы их Коля объяснил, что еж не его, а что он идет теперь вместе с товарищем, другим гимназистом, Костей Лебедевым, который остался на улице и стыдится войти, потому что несет топор; что и ежа, и топор они купили сейчас у встречного мужика. Ежа мужик продавал и взял за него пятьдесят копеек, а топор они уже сами уговорили его продать, потому что кстати, да и очень уж хороший топор. Тут вдруг Аглая начала ужасно приставать к Коле, чтоб он ей сейчас же продал ежа, из себя выходила, даже “милым” назвала Колю. Коля долго не соглашался, но наконец не выдержал и позвал Костю Лебедева, который действительно вошел с топором и очень сконфузился. | Toutes se mirent à regarder le petit animal ; sur une question, Kolia leur expliqua qu’il ne lui appartenait pas, mais que son camarade Kostia Lébédev, un autre collégien, et lui l’avaient acheté, en même temps qu’une hache, à un paysan qu’ils avaient rencontré. Kostia était resté dans la rue parce qu’il n’avait pas osé entrer avec sa hache. Le paysan ne voulait d’abord vendre que le hérisson et en avait demandé cinquante kopeks, mais ils l’avaient persuadé de se défaire aussi de sa hache, qui pouvait leur être utile et était d’ailleurs fort bien conditionnée. Aglaé se mit à supplier Kolia de lui vendre tout de suite le hérisson ; elle insista tellement qu’elle alla jusqu’à l’appeler « cher Kolia ». Celui-ci résista longtemps, mais à la fin, n’y pouvant tenir, il héla Kostia Lébédev qui monta, sa hache à la main, d’un air très gêné, |
| Но тут вдруг оказалось, что еж вовсе не их, а принадлежит какому-тоe третьему мальчику, Петрову, который дал им обоим денег, чтобы купили ему у какого-то четвертого мальчика историю Шлоссера, которую тот, нуждаясь в деньгах, выгодно продавал; что они пошли покупать Историю Шлоссера, но не утерпели и купили ежа, так что, стало быть, и еж, и топор принадлежат тому третьему мальчику, которому они их теперь и несут, вместо Истории Шлоссера. | alors on apprit soudain que le hérisson ne leur appartenait nullement, mais était la propriété d’un troisième collégien, Pétrov, qui leur avait confié une petite somme pour acheter l’Histoire de Schlosser, dont un quatrième collégien à court d’argent cherchait à se défaire à bas prix. Partis en quête de ce livre ils s’étaient laissé tenter chemin faisant et avaient acheté le hérisson, de sorte qu’à la place de l’histoire de Schlosser ils rapportaient à Pétrov l’animal et la hache. |
| Но Аглая так приставала, что, наконец, решились и продали ей ежа. Как только Аглая получила ежа, тотчас же уложила его с помощию Коли в плетеную корзинку, накрыла салфеткой и стала просить Колю, чтобы он сейчас же, и никуда не заходя, отнес ежа к князю, от ее имени, с просьбой принять в “знак глубочайшего ее уважения”. Коля с радостию согласился и дал слово, что доставит, но стал немедленно приставать: “Что означает еж и подобный подарок?” Аглая отвечала ему, что не его дело. Он отвечал, что, убежден, тут заключается аллегория. Аглая рассердилась и отрезала ему, что он мальчишка и больше ничего. Коля тотчас же возразил ей, что если б он не уважал в ней женщину, и сверх того свои убеждения, то немедленно доказал бы ей, что умеет ответить на подобное оскорбление. | Mais Aglaé insista avec tant d’opiniâtreté qu’ils finirent par céder et lui vendirent le hérisson. À peine en eut-elle pris possession qu’elle l’installa, avec l’aide de Kolia, dans une corbeille tressée, le recouvrit d’une serviette et chargea le collégien de le porter de sa part sans délai chez le prince en priant celui-ci d’agréer ce présent « en témoignage de sa profonde estime ». Kolia accepta avec bonne humeur cette commission et promit de s’en acquitter, mais s’empressa de demander ce que signifiait ce cadeau et de quoi le hérisson était l’emblème. Aglaé lui répondit que cela ne le regardait point. Il riposta qu’à coup sûr un pareil présent cachait un sens allégorique. Aglaé se fâcha et lui dit qu’il était un galopin, et rien de plus. Sur quoi il répliqua que, s’il ne respectait pas en elle la femme et si ses principes ne le retenaient pas, il lui montrerait sur-le-champ comment il savait répondre à une pareille offense. |
| Кончилось, впрочем, тем, что Коля все-таки с восторгом пошел относить ежа, а за ним бежал и Костя Лебедев; Аглая не вытерпела и, видя, что Коля слишком махает корзинкой, закричала ему вслед с террасы: “Пожалуста, Коля, не выроните, голубчик!” точно с ним и не бранилась сейчас; Коля остановился и тоже, точно и не бранился, закричал с величайшею готовностью: “Нет, не выроню, Аглая Ивановна. Будьте совершенно покойны!” и побежал опять сломя голову. Аглая после того расхохоталась ужасно и побежала к себе чрезвычайна довольная, и весь день потом была очень веселая. | Finalement il ne s’en acquitta pas moins avec enthousiasme de la commission en portant, suivi de Kostia Lébédev, le hérisson chez le prince. Aglaé ne lui garda pas rancune ; le voyant secouer trop fort la corbeille, elle lui cria de la terrasse : « Mon petit Kolia, je vous en prie, ne le faites pas tomber ! » Kolia ne parut pas se rappeler davantage qu’ils venaient d’avoir une pique : il s’arrêta pour lui répondre avec le plus vif empressement : « Non, je ne le laisserai pas tomber, Aglaé Ivanovna ; soyez tout à fait tranquille ! » Et il repartit à toutes jambes. Aglaé éclata de rire et remonta en courant dans sa chambre ; elle était rayonnante et garda sa bonne humeur toute la journée. |
| Такое известие совершенно ошеломило Лизавету Прокофьевну. Кажется, что бы? Но уж такое, видно, пришло настроение. Тревога ее была возбуждена в чрезвычайной степени, и главное – еж; что означает еж? Что тут условлено? Что тут подразумевается? Какой это знак? Что за телеграмма? К тому же бедный Иван Федорович, случившийся тут же при допросе, совершенно испортил все дело ответом. По его мнению, телеграммы тут не было никакой, а что еж – “просто еж и только, – разве означает, кроме того, дружество, забвение обид и примирение, одним словом, все это шалость, но во всяком случае невинная и простительная”. | Ces nouvelles bouleversèrent Elisabeth Prokofievna. Il n’y avait guère de quoi, semblait-il. Mais tel était son état d’esprit qu’il lui faisait voir les choses autrement. Son inquiétude était excitée au plus haut point et ce qui l’avivait surtout, c’était ce hérisson. Que signifiait-il ? N’était-ce pas un signe conventionnel ? un sous-entendu ? Mais que voulait-il dire ? Était-ce une sorte de télégramme ? Le pauvre Ivan Fiodorovitch, qui avait assisté à l’interrogatoire de ses filles, acheva de la mettre hors d’elle par sa réponse. Pour lui, il n’y avait là-dessous aucun message conventionnel. « Le plus simple, dit-il, est de penser qu’un hérisson est un hérisson, et rien de plus. Ce peut être aussi un symbole d’amitié, d’oubli des offenses et de réconciliation, bref une facétie en tout cas innocente et vénielle. » |
| В скобках заметим, что он угадал совершенно. Князь, воротившись домой от Аглаи, осмеянный и изгнанный ею, сидел уже с полчаса в самом мрачном отчаянии, когда вдруг явился Коля с ежом. Тотчас же прояснилось небо; князь точно из мертвых воскрес; расспрашивал Колю, висел над каждым словом его, переспрашивал по десяти раз, смеялся как ребенок и поминутно пожимал руки обоим смеющимся и ясно смотревшим на него мальчикам. Выходило, стало быть, что Аглая прощает, и князю опять можно идти к ней сегодня же вечером, а для него это было не только главное, а даже и все. | Remarquons entre parenthèses que le général était dans le vrai. Rentré chez lui après avoir été bafoué et chassé par Aglaé, le prince s’abandonnait depuis une demi-heure au plus sombre désespoir lorsqu’il vit soudain apparaître Kolia avec le hérisson. Aussitôt le ciel s’éclaircit devant ses yeux ; on eût dit qu’il revenait à la vie. Il interrogea Kolia, restant suspendu à ses lèvres, lui posant dix fois la même question, riant comme un enfant et serrant à tout propos les mains des deux collégiens, qui riaient eux aussi et le regardaient tout joyeux. Un fait était acquis : Aglaé pardonnait et il lui était loisible de retourner chez elle le soir même ; c’était pour lui plus que l’essentiel, c’était tout. |
| – Какие мы еще дети, Коля! и… и… как это хорошо, что мы дети! – с упоением воскликнул он, наконец. | – Que nous sommes encore enfants, Kolia ! Et… et… que c’est bon d’être enfant ! finit-il par s’écrier dans son allégresse. |
| – Просто-за-просто, она в вас влюблена, князь, и больше ничего! – с авторитетом и внушительно ответил Коля. | – Elle est simplement amoureuse de vous, prince, voilà tout, répondit Kolia sur un ton d’autorité et d’importance. |
| Князь вспыхнул, но на этот раз не сказал ни слова, а Коля только хохотал и хлопал в ладоши; минуту спустя рассмеялся и князь, а потом до самого вечера каждые пять минут смотрел на часы, много ли прошло, и много ли до вечера остается. | Le prince rougit, mais cette fois ne souffla mot. Kolia se mit à rire et à battre des mains ; au bout d’un instant le prince partagea sa gaîté et, depuis ce moment jusqu’au soir, il consulta sa montre toutes les cinq minutes pour voir combien de temps s’était écoulé et combien il lui en restait à attendre. |
| Но настроение взяло верх: Лизавета Прокофьевна наконец не выдержала и поддалась истерической минуте. Несмотря на все возражения супруга и дочерей, она немедленно послала за Аглаей, с тем чтоб уж задать ей последний вопрос и от нее получить самый ясный и последний ответ. “Чтобы все это разом и покончить, и с плеч долой, так, чтоб уж и не поминать!” “Иначе, – объявила она, – я иe до вечера не доживу!” | L’état d’âme du moment avait pris le dessus chez Elisabeth Prokofievna ; elle ne se contenait plus et était sur le point d’avoir une crise de nerfs. En dépit des objections de son mari et de ses filles elle envoya sur-le-champ chercher Aglaé pour lui poser une dernière question et en recevoir une réponse claire et décisive. « Il faut en finir une fois pour toutes, liquider cette affaire et ne plus avoir à en parler ! Sinon – ajouta-t-elle – je ne vivrai pas jusqu’à ce soir ! » |
| И тут только все догадались, до какой бестолковщины довели дело. Кроме притворного удивления, негодования, хохота и насмешек над князем и надо всеми допрашивавшими, – ничего от Аглаи не добились. Лизавета Прокофьевна слегла в постель и вышла только к чаю, к тому времени, когда ожидали князя. Князя она ожидала с трепетом, и когда он явился, с нею чуть не сделалась истерика. | C’est alors seulement que l’on comprit à quel imbroglio les choses en étaient arrivées. Il fut impossible de tirer d’Aglaé un seul mot : elle simula un profond étonnement, un accès d’indignation, puis rit aux éclats et se moqua du prince comme de tous ceux qui l’interrogeaient. Elisabeth Prokofievna alla se mettre au lit et ne reparut qu’à l’heure du thé, au moment où l’on supposait que le prince viendrait. Elle palpitait d’émotion en attendant l’arrivée de celui-ci, et lorsqu’il se présenta, peu s’en fallut qu’elle n’eût une attaque de nerfs. |
| А князь и сам вошел робко, чуть не ощупью, странно улыбаясь, засматривая всем в глаза и всем как бы задавая вопрос, потому что Аглаи опять не было в комнате, чего он тотчас же испугался. В этот вечер никого не было посторонних, одни только члены семейства. Князь Щ. был еще в Петербурге, по поводу дела о дяде Евгения Павловича. “Хоть бы он-то случился и что-нибудь сказал”, горевала о нем Лизавета Прокофьевна. Иван Федорович сидел с чрезвычайно озабоченною миной; сестры были серьезны и, как нарочно, молчали. Лизавета Прокофьевна не знала с чего начать разговор. Наконец, вдруг энергически выбранила железную дорогу и посмотрела на князя с решительным вызовом. | Quant au prince, il fit son entrée avec un air craintif, comme quelqu’un qui s’avance à tâtons ; il avait un sourire étrange en regardant toutes les personnes présentes et semblait leur demander pourquoi Aglaé n’était pas dans la chambre. Il avait été consterné en remarquant dès son arrivée l’absence de la jeune fille. On était ce soir-là en famille ; il n’y avait aucun étranger. Le prince Stch… était retenu à Pétersbourg par les affaires consécutives au décès de l’oncle Eugène Pavlovitch. Elisabeth Prokofievna déplora son absence. « Il aurait certainement trouvé quelque chose à dire s’il avait été là ! » Ivan Fiodorovitch avait une mine profondément soucieuse. Les sœurs d’Aglaé étaient graves et gardaient le silence comme si elles s’étaient donné le mot. Elisabeth Prokofievna ne savait par quel bout engager la conversation. Brusquement elle déchargea son indignation à propos des chemins de fer et regarda le prince avec une expression de défi. |
| Увы! Аглая не выходила, и князь пропадал. Чуть лепеча и потерявшись, он было выразил мнение, что починить дорогу чрезвычайно полезно, но Аделаида вдруг засмеялась, и князь опять уничтожился. В это-то самое мгновение и вошла Аглая спокойно и важно, церемонно отдала князю поклон и торжественно заняла самое видное место у круглого стола. Она вопросительно посмотрела на князя. Все поняли, что настала разрешение всех недоумений. | Hélas ! Aglaé ne venait toujours pas et le prince se sentait perdu. Déconcerté et balbutiant, il tenta d’exprimer l’idée qu’il y aurait le plus grand intérêt à améliorer le réseau ferré, mais, Adélaïde s’étant soudain mise à rire, il se vit de nouveau enlever ses moyens. À cet instant Aglaé entra d’un air calme et grave. Elle rendit cérémonieusement au prince son salut et vint s’asseoir avec une solennelle lenteur à la place la plus en vue de la table ronde. Elle fixa sur le prince un regard interrogateur. Tout le monde comprit que le moment était venu de dissiper les malentendus. |
| – Получили вы моего ежа? – твердо и почти сердито спросила она. | – Avez-vous reçu mon hérisson ? demanda-t-elle d’un ton assuré et presque acerbe. |
| – Получил, – ответил князь, краснея и замирая. | – Oui, répondit le prince en rougissant et en se sentant défaillir. |
| – Объясните же немедленно, что вы об этом думаете? Это необходимо для спокойствия мамаши и всего нашего семейства. | – Expliquez-nous immédiatement ce que vous en pensez. C’est indispensable pour la tranquillité de maman et de toute notre famille. |
| – Послушай, Аглая… – забеспокоился вдруг генерал. | – Voyons, Aglaé !… fit brusquement le général avec inquiétude. |
| – Это, это из всяких границ! – испугалась вдруг чего-то Лизавета Прокофьевна. | – Cela passe toute mesure ! renchérit aussitôt Elisabeth Prokofievna dans un mouvement d’effroi. |
| – Никаких всяких границ тут нету, maman, – строго и тотчас же ответила дочка. – Я сегодня послала князю ежа и желаю знать его мнение. Что же, князь? | – Il ne s’agit pas de mesure ici, maman, répliqua la jeune fille avec raideur. – J’ai envoyé aujourd’hui un hérisson au prince et je désire savoir sa façon de penser. Je vous écoute, prince. |
| – То-есть, какое мнение, Аглая Ивановна? | – Qu’entendez-vous par ma façon de penser, Aglaé Ivanovna ? |
| – Об еже. | – Mais… au sujet du hérisson. |
| – То-есть… я думаю, Аглая Ивановна, что вы хотите узнать, как я принял… ежа… или, лучше сказать, как я взглянул… на эту присылку… ежа, то-есть… в таком случае я полагаю, что… одним словом… | – Autrement dit… je présume, Aglaé Ivanovna, que vous désirez savoir comment j’ai reçu… le hérisson… ou, plus exactement, comment j’ai compris… cet envoi… d’un hérisson ; en ce cas, je suppose… qu’en un mot… |
| Он задохся и умолк. | Il perdit le souffle et se tut. |
| – Ну, немного сказали, – подождала секунд пять Аглая. – Хорошо, я согласна оставить ежа; но я очень рада, что могу наконец покончить все накопившиеся недоумения. Позвольте, наконец, узнать от вас самого и лично: сватаетесь вы за меня или нет? | – Eh bien ! vous n’avez pas dit grand chose ! reprit Aglaé après une pause de cinq secondes. – C’est bien, je consens à laisser de côté le hérisson. Mais je suis bien aise de pouvoir enfin mettre un terme à tous les malentendus qui se sont accumulés. Permettez-moi d’apprendre de votre propre bouche si vous avez ou non l’intention de me demander en mariage ? |
| – Ах, господи! – вырвалось у Лизаветы Прокофьевны. Князь вздрогнул и отшатнулся; Иван Федорович остолбенел; сестры нахмурились. | – Ah ! mon Dieu ! s’écria Elisabeth Prokofievna. Le prince tressaillit et eut un mouvement de recul. Ivan Fiodorovitch était pétrifié. Les deux sœurs d’Aglaé froncèrent le sourcil. |
| – Не лгите, князь, говорите правду. Из-за вас меня преследуют странными допросами; имеют же эти допросы какое-нибудь основание? Ну! | – Ne mentez pas, prince, dites la vérité ! À cause de vous on me harcèle d’étranges questions. Ces inquisitions ont-elles une base quelconque ? Parlez ! |
| – Я за вас не сватался, Аглая Ивановна, – проговорил князь, вдруг оживляясь, – но… вы знаете сами, как я люблю вас и верю в вас… даже теперь… | – Je ne vous ai pas demandée en mariage, Aglaé Ivanovna, répondit le prince en s’animant brusquement, mais… vous savez bien vous-même à quel point je vous aime et quelle foi j’ai en vous… même en ce moment… |
| – Я вас спрашивала: просите вы моей руки или нет? | – Je vous ai posé une question : est-ce que vous demandez ma main, oui ou non ? |
| – Прошу, – замирая ответил князь. | – Je la demande, répondit-il d’une voix éteinte. |
| Последовало общее и сильное движение. | Il y eut dans l’assistance une sensation profonde. |
| – Все это не так, милый друг, – проговорил Иван Федорович, сильно волнуясь, – это… это почти невозможно, если это так, Глаша… Извините, князь, извините, дорогой мой!.. Лизавета Прокофьевна! – обратился он к супруге за помощью, – надо бы… вникнуть… | – Ce n’est pas ainsi que ces choses-là se traitent, mon cher ami, déclara Ivan Fiodorovitch vivement ému. C’est… c’est presque impossible, si c’est là que tu veux en venir, Glacha… Excusez, prince, excusez, mon cher ami !… Elisabeth Prokofievna ! ajouta-t-il en appelant sa femme à la rescousse, il faudrait… approfondir… |
| – Я отказываюсь, я отказываюсь! – замахала руками Лизавета Прокофьевна. | – Je m’y refuse, je m’y refuse ! s’exclama Elisabeth Prokofievna avec un geste de dénégation. |
| – Позвольте же, maman, и мне говорить; ведь я и сама в таком деле что-нибудь значу: решается чрезвычайная минута судьбы моей (Аглая именно так и выразилась), и я хочу узнать сама и, кроме того, рада, что при всех… Позвольте же спросить вас, князь, если вы “питаете такие намерения”, то чем же вы именно полагаете составить мое счастье? | – Permettez-moi, maman, de placer aussi mon mot ; je crois avoir également voix au chapitre dans une affaire de ce genre : il s’agit d’un moment décisif dans mon existence (ce fut l’expression même qu’employa Aglaé). Je veux savoir moi-même à quoi m’en tenir et je suis en outre bien aise de vous avoir tous pour témoins… Laissez-moi donc vous demander, prince, de quelle manière vous comptez assurer mon bonheur si vous « nourrissez de telles intentions » ? |
| – Я не знаю, право, Аглая Ивановна, как вам ответить; тут… тут что же отвечать? Да и… надо ли? | – En vérité, je ne sais comment vous répondre, Aglaé Ivanovna… quelle réponse peut-on faire à semblable question ? Et puis… est-ce bien nécessaire ? |
| – Вы, кажется, сконфузились и задыхаетесь; отдохните немного и соберитесь с новыми силами; выпейте стакан воды; впрочем, вам сейчас чаю дадут. | – Vous me paraissez troublé et oppressé ; reposez-vous un instant et reprenez des forces ; buvez un verre d’eau ; d’ailleurs on va tout de suite vous apporter du thé. |
| – Я вас люблю, Аглая Ивановна, я вас очень люблю; я одну вас люблю и… не шутите, пожалуста, я вас очень люблю. | – Je vous aime, Aglaé Ivanovna, je vous aime beaucoup ; je n’aime que vous et… Ne plaisantez pas, je vous en prie, je vous aime beaucoup. |
| – Но однако же это дело важное; мы не дети, и надо взглянуть положительно… Потрудитесь теперь объяснить, в чем заключается ваше состояние? | – Mais cependant l’affaire est d’importance ; nous ne sommes pas des enfants et il faut voir la chose sous un jour positif… Donnez-vous la peine de nous expliquer maintenant en quoi consiste votre fortune. |
| – Ну-ну-ну, Аглая! Что ты! Это не так, не так… – испуганно бормотал Иван Федорович. | – Allons, allons, Aglaé ! qu’est-ce qui te prend ? Ce n’est pas ainsi, non vraiment… balbutia Ivan Fiodorovitch d’un air consterné. |
| – Позор! – громко прошептала Лизавета Прокофьевна. | – Quelle honte ! chuchota Elisabeth Prokofievna assez haut pour être entendue. |
| – С ума сошла! – так же громко прошептала Александра. | – Elle est folle ! ajouta Alexandra sur le même ton. |
| – Состояние… то-есть, деньги? – удивился князь. | – Ma fortune… c’est-à-dire mon argent ? demanda le prince surpris. |
| – Именно. | – Précisément. |
| – У меня… у меня теперь сто тридцать пять тысяч, – пробормотал князь, закрасневшись. | – J’ai… j’ai en ce moment cent trente-cinq mille roubles, murmura le prince en rougissant. |
| – Только-то? – громко и откровенно удивилась Аглая, нисколько не краснея: – впрочем, ничего; особенно если с экономией… Намерены служить? | – Pas plus ? s’étonna Aglaé avec franchise et sans rougir le moins du monde. – D’ailleurs peu importe ; si l’on sait être économe… Avez-vous l’intention de prendre du service ? |
| – Я хотел держать экзамен на домашнего учителя… | – Je voulais passer l’examen pour devenir précepteur… |
| – Очень кстати; конечно, это увеличит наши средства. Полагаете вы быть камер-юнкером? | – Excellente idée ; c’est un moyen certain d’accroître nos ressources. Pensez-vous devenir gentilhomme de la chambre ? |
| – Камер-юнкером? Я никак этого не воображал, но… Но тут не утерпели обе сестры и прыснули со смеху. Аделаида давно уже заметила в подергивающихся чертах лица Аглаи признаки быстрого и неудержимого смеха, который она сдерживала покамест изо всей силы. Аглая грозно было посмотрела на рассмеявшихся сестер, но и секунды сама не выдержала, и залилась самым сумасшедшим, почти истерическим хохотом; наконец вскочила и выбежала из комнаты. | – Gentilhomme de la chambre ? Je n’y ai jamais songé, mais… Cette fois les deux sœurs n’y tinrent plus et s’esclaffèrent. Depuis longtemps déjà Alexandra avait remarqué, à certaines contractions nerveuses du visage d’Aglaé, les indices d’un rire qu’elle s’efforçait de réprimer, mais qui ne tarderait pas à éclater d’une manière irrésistible. Aglaé voulut prendre un air menaçant en face de l’hilarité de ses sœurs, mais elle ne put se retenir une seconde de plus et s’abandonna à un accès presque convulsif de fou rire. À la fin elle se leva d’un bond et sortit de la chambre en courant. |
| – Я так и знала, что один только смех и больше ничего! – вскричала Аделаида: – с самого начала, с ежа. | – Je savais bien que tout cela finirait par des éclats de rire, s’écria Adélaïde. Je l’ai prévu depuis le début, depuis l’histoire du hérisson. |
| – Нет, вот этого уж не позволю, не позволю! – вскипела вдруг гневом Лизавета Прокофьевна и быстро устремилась вслед за Аглаей. За нею тотчас же побежали и сестры. В комнате остались князь и отец семейства. | – Non, cela, je ne le permettrai pas, je ne le permettrai pas ! s’écria Elisabeth Prokofievna dans un subit accès de colère ; et elle s’élança sur les pas d’Aglaé. Ses filles la suivirent à la même allure. Il ne resta dans la chambre que le prince et le chef de la famille. |
| – Это, это… мог ты вообразить что-нибудь подобное. Лев Николаич? – резко вскричал генерал, видимо, сам не понимая, что хочет сказать; – нет, серьезно, серьезно говоря? | – Écoute, Léon Nicolaïévitch, te serais-tu figuré une chose pareille ? dit le général avec brusquerie, mais sans paraître savoir lui-même au juste ce qu’il voulait dire. – Non, sérieusement, mais là, sérieusement ? |
| – Я вижу, что Аглая Ивановна надо мной смеялась, – грустно ответил князь | – Je vois qu’Aglaé Ivanovna s’est moquée de moi, répondit le prince avec tristesse. |
| – Подожди, брат; я пойду, а ты подожди… потому… объясни мне хоть ты, Лев Николаич, хоть ты: как все это случилось, и что все это означает, во всем, так сказать, его целом? Согласись, брат, сам, – я отец; все-таки ведь отец же, потому я ничего не понимаю; так хоть ты-то объясни! | – Attends, mon ami, je vais y aller ; toi, reste ici… parce que… Explique-moi, du moins, toi, Léon Nicolaïévitch, comment tout ceci est arrivé et ce que signifie l’affaire, pour ainsi dire, dans son ensemble ? Avoue, mon ami, que je suis le père ; néanmoins, tout père que je suis, je n’y comprends goutte ; alors, toi du moins, explique-moi ! |
| – Я люблю Аглаю Ивановну; она это знает и… давно кажется, знает. | – J’aime Aglaé Ivanovna ; elle le sait… et, je crois, depuis longtemps. |
| Генерал вскинул плечами. | Le général haussa les épaules. |
| – Странно, странно… и очень любишь? | – C’est étrange, étrange… Et tu l’aimes beaucoup ? |
| – Очень люблю. | – Je l’aime beaucoup. |
| – Странно, странно это мне все. То-есть такой сюрприз и удар, что… Видишь ли, милый, я не насчет состояния (хоть и ожидал, что у тебя побольше), но… мне счастье дочери… наконец… способен ли ты, так сказать, составить это… счастье-то? И… и… что это: шутка или правда с ее-то стороны? То-есть не с твоей, а с ее стороны? | – C’est étrange ; tout cela me semble étrange. Je veux dire une pareille surprise, un tel coup de foudre… Vois-tu, mon cher ami, ce n’est pas ta fortune qui me préoccupe (encore que je la croyais plus élevée), mais… je pense au bonheur de ma fille… enfin… es-tu capable, pour ainsi dire, de faire ce… bonheur-là ? Et puis… de quoi s’agit-il : d’une plaisanterie de sa, part, ou d’une déclaration sincère ? De toi, je ne parle pas ; mais de sa part à elle ? |
| Из-за дверей раздался голосок Александры Ивановны; звали папашу. | À ce moment on entendit derrière la porte la voix d’Alexandra Ivanovna : la jeune fille appelait son père. |
| – Подожди, брат, подожди! Подожди и обдумай, а я сейчас… – проговорил он второпях, и почти испуганно устремился на зов Александры. | – Attends-moi, mon ami, attends ! Attends et réfléchis, je reviens tout de suite…, fit-il à la hâte, et il courut presque effrayé répondre à l’appel d’Alexandra. |
| Он застал супругу и дочку в объятиях одну у другой и обливавших друг друга слезами. Это были слезы счастья, умиления и примирения. Аглая целовала у матери руки, щеки, губы; обе горячо прижимались друг ко дружке. | Il trouva sa femme et sa fille qui fondaient en larmes dans les bras l’une de l’autre. C’étaient des larmes de bonheur, d’attendrissement et de réconciliation. Aglaé baisait les mains, les joues, les lèvres de sa mère ; les deux femmes s’enlaçaient avec effusion. |
| – Ну, вот, погляди на нее, Иван Федорыч, вот она вся теперь! – сказала Лизавета Прокофьевна. | – Voilà, Ivan Fiodorovitch, regarde-la maintenant, c’est elle, c’est elle tout entière ! dit Elisabeth Prokofievna. |
| Аглая отвернула свое счастливое и заплаканное личико от мамашиной груди, взглянула на папашу, громко рассмеялась, прыгнула к нему, крепко обняла его и несколько раз поцеловала. Затем опять бросилась к мамаше и совсем уже спряталась лицом на ее груди, чтоб уж никто не видал, и тотчас опять заплакала. Лизавета Прокофьевна прикрыла ее концом своей шали. | Aglaé détourna de la poitrine de sa mère son visage baigné de pleurs, mais rayonnant de bonheur ; elle regarda son papa, partit d’un sonore éclat de rire, puis, s’élançant vers lui, le serra étroitement dans ses bras et l’embrassa à plusieurs reprises. Ensuite elle se jeta de nouveau sur sa mère, enfouit son visage dans sa poitrine afin que personne ne pût le voir, et se remit à pleurer. Elisabeth Prokofievna la recouvrit du bout de son châle. |
| – Ну, что же, что же ты с нами-то делаешь, жестокая ты девочка, после этого, вот что! – проговорила она, но уже радостно, точно ей дышать стало вдруг легче. | – Eh bien ! quoi ? tu nous en fais voir de toutes les couleurs, cruelle petite fille que tu es ! dit-elle, mais cette fois avec une expression de joie et comme si elle respirait plus librement. |
| – Жестокая! да, жестокая! – подхватила вдруг Аглая. – Дрянная! Избалованная! Скажите это папаше. Ах, да, ведь он тут. Папа, вы тут? Слышите! – рассмеялась она сквозь слезы. | – Cruelle ! oui, cruelle ! s’écria soudain Aglaé. Je suis une mauvaise fille, une enfant gâtée ! Dites-le à papa. Ah ! tiens ! il est ici. Vous êtes ici, papa ? Vous entendez ! fit-elle en riant à travers ses larmes. |
| – Милый друг, идол ты мой! – целовал ее руку весь просиявший от счастья генерал. (Аглая не отнимала руки.) – Так ты, стало быть, любишь этого… молодого человека?.. | – Ma chérie, mon idole ! dit le général transporté d’allégresse en embrassant la main de sa fille, qui le laissa faire. – Alors, tu aimes ce… jeune homme ?… |
| – Ни-ни-ни! Терпеть не могу… вашего молодого человека, терпеть не могу! – вдруг вскипела Аглая и подняла голову: – и если вы, папа, еще раз осмелитесь… я вам серьезно говорю; слышите: серьезно говорю! | – Non, non et non ! Je ne puis le souffrir… votre jeune homme ; je ne puis le souffrir ! s’écria-t-elle tout à coup en redressant la tête. Et si vous osez me dire cela encore une fois, papa… je vous parle sérieusement, vous entendez : je parle sérieusement ! |
| И она, действительно, говорила серьезно: вся даже покраснела, и глаза блистали. Папаша осекся и испугался, но Лизавета Прокофьевна сделала ему знак из-за Аглаи, и он понял в нем: “не расспрашивай”. | Elle parlait en effet pour de bon ; elle était toute rouge et ses yeux fulguraient. Le papa, effrayé, resta court, mais, derrière Aglaé, Elisabeth Prokofievna lui fit un signe ; il comprit que ce signe voulait dire : « Ne la questionne pas. » |
| – Если так, ангел мой, то ведь как хочешь, воля твоя, он там ждет один; не намекнуть ли ему, деликатно, чтоб он уходил? | – S’il en est ainsi, mon ange, ce sera comme il te plaira ; fais à ta guise. Mais il est là, tout seul, à attendre ; ne faudrait-il pas lui faire délicatement entendre qu’il n’a qu’à s’en aller ? |
| Генерал, в свою очередь, мигнул Лизавете Прокофьевне. | À son tour le général fit, de l’œil, un signe d’intelligence à sa femme. |
| – Нет, нет, это уж лишнее; особенно если “деликатно”: выйдите к нему сами; я выйду потом, сейчас. Я хочу у этого… молодого человека извинения попросить, потому что я его обидела. | – Non, non, c’est inutile, et le « délicatement » est de trop. Allez-y vous-mêmes ; je viendrai aussitôt après. Je veux demander pardon à ce… jeune homme, car je l’ai offensé. |
| – И очень обидела, – серьезно подтвердил Иван Федорович. | – Et même gravement offensé, renchérit d’un air sérieux Ivan Fiodorovitch. |
| – Ну, так… оставайтесь лучше вы все здесь, а я пойду сначала одна, вы же сейчас за мной, в ту же секунду приходите; так лучше. | – Alors… il vaut mieux que vous restiez tous ici ; j’irai d’abord seule ; vous viendrez ensuite, immédiatement après : ce sera préférable. |
| Она уже дошла до дверей, но вдруг воротилась. | Elle était déjà à la porte quand elle fit soudain demi-tour. |
| – Я рассмеюсь! Я умру со смеху! – печально сообщила она. | – Je sens que je vais rire ! Je mourrai d’envie de rire ! déclara-t-elle tristement. |
| Но в ту же секунду повернулась и побежала к князю. | Mais sur l’instant elle se retourna et courut trouver le prince. |
| – Ну, что ж это такое? Как ты думаешь? – наскоро проговорил Иван Федорович. | – Eh bien ! qu’est-ce que cela signifie ? Qu’en penses-tu ? demanda à la hâte Ivan Fiodorovitch. |
| – Боюсь и выговорить, – так же наскоро ответила Лизавета Прокофьевна, – а по-моему ясно. | – J’ai peur de le dire, répondit Elisabeth Prokofievna sur le même ton de précipitation. Pour moi, la chose est claire. |
| – И по-моему ясно. Ясно как день. Любит. | – Elle ne l’est pas moins pour moi. Claire comme le jour. Elle aime. |
| – Мало того что любит, влюблена! – отозвалась Александра Ивановна: – только в кого бы, кажется? | – C’est trop peu dire : elle est amoureuse, intervint Alexandra Ivanovna ; mais n’aurait-elle pas pu trouver quelqu’un de mieux ? |
| – Благослови ее бог, коли ее такая судьба! – набожно перекрестилась Лизавета Прокофьевна. | – Que Dieu la bénisse, si telle est sa destinée ! fit Elisabeth Prokofievna en se signant dévotement. |
| – Судьба, значит, – подтвердил генерал, – и от судьбы не уйдешь! | – C’est sa destinée, voilà le mot, confirma le général, et on n’échappe pas à sa destinée ! |
| < < < | > > > |
| Двуязычный текст, подготовленный Akirill.com , размещенные на сайте Akirill.com 17 июня 2022 года. Каждую из книг (на французском или русском языках) можно забрать отдельно и повторно использовать в личных и некоммерческих целях. Они свободны от авторского права. При любом совместном использовании двух книг должно быть указано их происхождение https://www.Akirill.com | Texte bilingue préparé par Akirill.com , déposé sur le site Akirill.com le 17 juin 2022. Chacun des livres (russe ou français) peut être repris séparément et réutilisé à des fins personnelles et non commerciales. Ils sont libres de droits d’auteur. Toute utilisation des deux livres côte à côte doit mentionner leur origine https://www.Akirill.com |
L’Idiot, de Fédor Dostoïevski
| If you liked this page, don’t forget to like and share. Si vous avez aimé cette page, n’oublier pas d’aimer et de partager. |
| Subscribe to not miss anything Abonnez-vous pour ne rien manquer |
| Check out our latest posts |
| Découvrez nos derniers articles |
AKirill, Learn, apprenez, translation, traduction, livres bilingues, bilingual books 