Валерий Яковлевич Брюсов — Египетские ночи II – AKirill, Learn, apprenez, translation, traduction, livres bilingues, bilingual books

Стихи классиков

Не вошедшее в сборники

Русская литература – Русские стихи – Детские книги – Валерий Яковлевич Брюсов – Стихи Валерия Яковлевича Брюсова – Устаревшие русские слова и их значение
< < < Египетские ночи I
Египетские ночи III > > >

Египетские ночи

По определению Анненкова, Пушкин в «Египетских ночах» «из противоположности понятий, какая должна была оказаться между взглядом древних на известный предмет и нынешними требованиями вкуса и приличий, хотел извлечь сильный романический эффект». Может быть, мы будем ближе к истине, если выразим мысль Анненкова проще, сказав, что Пушкин в «Египетских ночах» хотел сопоставить два мира, два миросозерцания — древнее и современное.

Сопоставление начинается уже с описания самой внешности, той обстановки, в которой совершаются сцены мира древнего и сцены современной жизни. В древности Пушкин видит «пышный пир» в чертогах царицы:

Чертог сиял. Гремели хоры

Певцы при звуке флейт и лир;

Царица голосом и взором

Свой пышный оживляла пир.

Сердца неслись к ее престолу…

В современности этому соответствует: «Подмостки были сооружены; стулья расставлены в двенадцать рядов… Зала была освещена; у дверей, перед столиком для продажи и приема билетов, сидела старая долгоносая женщина — У подъезда стояли жандармы… В половине осьмого музыканты засуетились, приготовили смычки и заиграли…»

Над сценами древнего мира господствует образ «гордой» царицы. Она знает, что «сердца несутся к ее престолу», и спокойно принимает это поклонение. «С видом ясным» говорит она своим поклонникам:

В моей любви для вас блаженство,

и с тем же «видом ясным» громко на пиру рассказывает всем о тех «тайнах лобзанья», о той «неге дивной», которыми она сладострастно утолит желанья своих мгновенных властителей. К вопросам смерти и страсти подступает она с простотой существа цельного и сильного. Бросив свой «вызов наслажденья»:

…Кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою? —

она с «высокомерным презреньем» смотрит на колебание большинства гостей, — и в этом взгляде, в этой «холодной дерзости лица» столько же «высокомерия», т. е. обожествления себя самой, сколько «презрения» к людям, не умеющим ценить радости жизни выше самой жизни.

С теми же чертами цельности и силы выступают и все второстепенные лица поэмы. На «вызов наслажденья» из толпы гостей выходят трое. Флавий (по первоначальному наброску Аквила) — «воин смелый», «клеврет Помпея», в «дружинах римских поседелый» — вполне римлянин, вполне воин. Он привык видеть смерть и играть ею; он принимает вызов царицы так же просто,

Как принимал во дни войны

Он вызов ярого сраженья.

Критон, «младой мудрец», усвоивший с самой его привлекательной стороны учение Эпикура, — всю свою жизнь посвятил наслаждениям и радостям любви, остается верен себе и своей мудрости, предпочитая всей жизни—блаженство одной ночи. Заметим еще, что Критон — поэт; он —

Поклонник и певец Харит,

Киприды и Амура.

И на «пышном пиру» он — свой, здесь ему и место; среди «земных богов». — Последний, «никем не знаемый, ничем не знаменитый», любит Клеопатру истинной, первой любовью. Этой любви он отдается также безраздельно, полно:

Огонь любви в его очах пылал,

Во всех чертах любовь изображалась,

Он Клеопатрою, казалося, дышал…

¹ Первоначальные наброски.

У всех трех, когда они выходят на вызов — «смела поступь» и «ясны очи», а о последнем поэт еще добавляет:

Восторг в очах его сиял…

Напротив того, во всех лицах, выведенных в сценах из современной жизни, мы видим прежде всего душевный разлад, мелочность, лицемерие. Чарский, которому Пушкин дал немало черт своей собственной личности, всячески старается казаться иным, чем он на самом деле. Он скрывает от всех, что он — поэт, стыдится этого, прикидывается то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то тонким гастрономом. Оказывается, что в современном обществе «зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен». Импровизатор принужден вести жизнь «кочующего артиста», ютиться в грязном трактире и выступать перед публикой в наряде «заезжего фигляра». При случае он обнаруживает «такую дикую жадность, такую простодушную любовь к прибыли», что становится противен. На вечере «некрасивая девица» пишет тему «Cleopatra e i suoi amanti», по приказанию матери, краснея по уши, и после не решается сознаться в этом. Люди общества идут слушать импровизатора, между прочим, и затем, чтобы показать, что они понимают итальянский язык, которого на деле не знают, и т. д.

Еще более примеров такой мелочности, такого лицемерия можно найти в первоначальных набросках «Египетских ночей». Лидина, «вдова по разводу», услышав, что речь идет об «ужасных нравах древности», чопорно опускает огненные свои глаза и говорит: «Ах, нет, не рассказывайте». Алексей Иваныч, желая рассказать об условии Клеопатры, предпосылает своим словам всякие извинения: «Я робею. Я стал благовоспитан, как журналист и стыдлив, как цензура. Ну, так и быть». Графиня К*, дурнушка, за деньги нашедшая титулованного мужа, заявляет: «Есть и нынче женщины, которые ценят себя подороже». И княгиня Д* проявляет степень крайней смелости, во всеуслышание признаваясь, что она смотрела «Antony» и читала «La Physiologie du Mariage». Она же, намекая на всеобщее лицемерие, спрашивает: Qui est-ce donc que Ton trompe ici? (Кого здесь морочат?)

Гостей Клеопатры, когда она объявляет им о своем условии, охватывает «ужас», но в то же время «страстью дрогнули сердца». Сначала гости встречают слова царицы «смущенным ропотом», но потом из их среды выходят, один за другим, трое, принявших условие.

Свершилось: куплены три ночи,

И ложе смерти их зовет.

Никто не спорит, никто не возражает, хотя потрясенные «страстным торгом» гости, пока вынимаются жребии, и остаются «неподвижны».

В современной жизни, в салоне княгиня Д* (первоначальные наброски), все встречают рассказ об условии Клеопатры с величайшим легкомыслием. «И только-то?» — спрашивает хозяйка. «Но что же вы тут находите восхитительного?» — «Этот предмет, — говорит кто-то из гостей, — должно бы доставить маркизе Жорж Занд, такой же бесстыднице, как ваша Клеопатра. Она ваш египетский анекдот переделала бы на нынешние нравы». — «Ваша Клеопатра не кстати так дорожилась», — заявляет еще кто-то. Впрочем, некоторые дамы восклицают: «Какой ужас!» Но когда Алексей Иваныч хочет расспросить всерьез, что об условии Клеопатры думает Лидина, он принужден, сев подле нее, сделать вид, будто рассматривает ее работу, и говорит вполголоса, однако есть в повести один миг, когда образы современности принимают тот же характер величавости, как образы древнего мира. В этом месте самый язык Пушкина меняется, и в прозе он начинает говорить тем же сжатым, сильным, чуть-чуть повышенным тоном, каким большею частью говорит в стихах. Это — тот миг, когда приступает к импровизации итальянец. «Лицо его страшно побледнело; он затрепетал, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело…» Пушкин определяет это странное состояние словами: «Импровизатор чувствовал приближение бога». Последнее выражение как бы стирает грань между залой княгини Д*, где происходила импровизация, и чертогом Клеопатры. Поэт в минуту вдохновения словно становится причастен миру античного многобожия. Среди «блестящих дам» и мужчин во фраках, собравшихся с «северным равнодушием» смотреть на «заезжего фигляра», прозвучали шаги грозного бога Аполлона-Кифареда.

< < < Египетские ночи I
Египетские ночи III > > >

Русская литература – Русские стихи – Детские книги – Валерий Яковлевич Брюсов – Стихи Валерия Яковлевича Брюсова – Устаревшие русские слова и их значение

If you liked this article, subscribe , put likes, write comments!

Share on social networks

Visit us on Facebook or Twitter

Check out Our Latest Posts

Стихи классиков

Не вошедшее в сборники

Египетские ночи

Leave a comment Cancel reply